Говорит и показывает. Книга 3
Шрифт:
Таня тоже сделала зубы пару лет назад, кипенно-белые, в темноте светятся… Боже, Таня звала сегодня… как я устал от этой дурацкой связи, для чего я продолжаю встречаться с ней? Какой-то мазохизм: назло бабушке отморожу себе уши. Я отмораживаю себе член, чтобы потом нестись домой и отогревать его с Майей. И реанимировать душу, застывающую в этом гиалуроновом целлулоиде… Как бы мне хотелось, чтобы не было никого вообще, только я и Майя…
Маюшка пришла ко мне в кабинет, застав у меня пациентку и я, сделав вид, что это запланировано, попросил Майю
– Случилось что или ты просто соскучилась? – спросил я, закрывая карточку.
Маюшка села напротив меня, где обычно сидит медсестра, предусмотрительно вышедшая вон, оставив нас наедине.
– Да случилось… – вздохнула она. – даже не знаю, что говорить… и как. Ну, словом: у Ларисы любовник. Она даже сказала: жених.
Я откинулся на спинку кресла, податливо откачнувшуюся подо мной.
– Ну… это неожиданно немного, но нормально. Нет?
– Да, конечно. Но как-то всё ребёнок-ребёнок, только уроки одни были на уме, а тут… И говорит-то с вызовом, будто я виновата в чём-то. А может виновата? А, Ю-Ю?
И Маюшка рассказала об утреннем инциденте, из-за которого опоздала на работу больше, чем на час.
– …Я пришла к ней поговорить, как мама и дочь, как подруги в конце концов, рассказывала всё до сих пор, – растерянно договорила она. – Она дерзит, сердится, почему? Когда ты влюблена и тебя просят просто рассказать о твоём любимом, так станешь говорить, не умолкая сутки, а то и неделю!
– Может быть просто не хочет, чтобы ты вмешивалась? Чтобы кто-то лез ей в душу? – предположил я. Как легко можно ранить юную влюблённую душу неуместными и грубыми расспросами.
Маюшка пожала плечами.
– Я спросила только…
…Я вошла к дочке в комнату, она стояла у окошка, стиснув руки на груди и смотрела в окошко. Но за её окном ничего особенно интересного не было – двор, деревья с ещё нераспустившимися почками и дом в ста метрах…
– Я под домашним арестом теперь? – дерзко дёрнув головой спросила Лара, обернувшись.
Она намного выше меня, только на каблуках я поднимаюсь на высоты роста всех моих Юргенсов.
– С чего ты взяла? – мне не по себе от мысли, что она могла такое подумать. Мне всегда не по себе от мысли, что кого-то могут запирать. – Ты была и будешь свободна, ты вообще взрослый человек. Если тебе сейчас неприятно, что я говорю, я уйду…
– Неприятно, но… не уходи, – уже снизив голос и садясь на кровать, сказала Лариса.
Тогда я тоже села в кресло.
– Просто папа…
– Ты его тоже пойми, Лара, – сказала я. – Вдруг, без подготовки, без предупреждения, он обнаружил, что его птенец самостоятельно вылетает из гнезда, становится на крыло. Это потрясение.
– «Потрясение»… поэтому он ударил тебя? – Лара сверкнула голубыми глазами.
– Нет… это не то, – меня смущает, что дети заметили ссадину на моей губе, совсем это нехорошо, что они теперь могут подумать об отце бог знает что…
– Вот
Господи, вот стыд-то, выслушивать от взрослой дочери такие упрёки. На это мне нечего сказать, но лучше пусть думает так, чем, что её отец так страшно злился вчера. Да и сегодня утром.
– Послушай, Лара, я не требую даже приводить его в дом, если он не готов знакомиться с нами. Только одно: учёба страдать не должна.
– А если я правда замуж выйду? – опять запальчиво заговорила Лариса.
– Выходи, но учёба прежде всего, – невозмутимо сказала я.
Лара сразу сникла, очередная провокация не получилась. Мне стало даже жалко мою маленькую дурочку, что ты колючки выставила, глупенькая, неужели я обижу тебя?
Поэтому я сказала примирительно:
– Действительно, хочешь замуж?
Лара вздохнула:
– Да нет, конечно, что я обалдела что ли?
Ну, слава Богу, значит всё не так плохо, здравый смысл остался на месте. Успокоившись немного, я поднялась:
– Ларочка, главное запомни, мы тебе не враги, что бы ты не решила делать в жизни, ты решаешь уже сама. Мы тебя только поддержим. Во всём.
Похоже, Лариса не очень ожидала такого разговора после молний, что летели от Вальтера с утра, поэтому слегка растерялась, её первоначальный запал иссяк, так и не растратившись.
Поэтому, должно быть, она сказала, когда я уже подошла к двери:
– Он хороший, мам!
Я улыбнулась и раскрыла объятия, моя девочка, которая намного больше меня, порывисто бросилась ко мне, зажмуриваясь, как в детстве. Я погладила её по волосам, по спине, поцеловала её лоб и щёки, испытывая сейчас к ней, глупышке, которая вздумала вдруг бороться за свою независимость на которую никто не посягал, ещё большую нежность, чем, когда она была малышкой. Да и сейчас она малышка, даром, что ростом почти с отца.
– Я не сомневаюсь, детка.
– А Сашка подкалывает, говорит, он старый!
Я не выдержала и прыснула:
– Так и что? Тебе ж его не варить! – и мы засмеялись вместе. Обнимаясь и целуясь. Мы всегда почти все конфликты решали в итоге юмором и всегда примирялись.
Сейчас рассказывая всё это Ю-Ю, и вспоминая, я тоже улыбнулась.
Он удивился:
– Так всё нормально? А ты говорила…
– С утра было нормально, а вечером Вальтер опять чего-то разозлился, пристал к Ларе с вопросами, она вместо того, чтобы нормально рассказать, кто её избранник, как его зовут, где живёт, чем занимается, взялась сердиться и дерзить. Вот что дерзить?..
Ю-Ю засмеялся:
– Дайте девочке соотнести свои чувства и мысли и то, что вы теперь всё знаете, участвуете так или иначе. Привыкнет и сама всё расскажет.
Маюшка посмотрела на меня:
– Ты так думаешь?
– А что ей останется? Ты всегда ей была ближе всех. С кем ещё поделиться? Саша всё же мальчик. А рассказать о кавалере надо.
– Подружки есть, всё знают, наверняка.
– Не всё подружкам расскажешь.
– Это да…
Я смотрел на неё и думал, будь Лида для неё в своё время, как Маюшка для Лары, случились бы все драматические перипетии в нашей жизни? Рассказала бы матери о нас, и…