Говорит и показывает. Книга 3
Шрифт:
– Лариса, – сказала мама негромко, как всегда. – Ты взрослая девушка и мы с отцом не посягаем на твою свободу. И всё же…
Отец опять хотел было что-то сказать, но лёгкого движения её маленьких пальцев, хватило, чтобы он снова смолк, хотя внутри продолжал кипеть, я это видел: прямо пар вырывается из-под крышки…
А мама продолжила спокойно и негромко:
– Пожалуйста, предупреждай, если ты намереваешься остаться на ночь у друзей, не надо заставлять нас нервничать. Мы должны знать, где ты.
Лара, которая,
– Ты, может, замуж собралась?! – воскликнул всё же отец.
– Вальтер!
– Может, и замуж! – обрадованно воскликнула Ларка, вот дура, промолчала бы, видит, отец, как кастрюля с бешеным супом.
– Вон что?!.. – воззрился на неё отец, хлопнув ладонью по столешнице.
– Вальтер! Лариса! Всё! Кончен разговор! Лара в школу щас же! И ни слова больше! Поговорим, когда придёшь… – мама ещё пыталась сохранить мир.
– Если приду! – Лариса вскочила.
Вскочил и отец:
– Что такое? Что ещё я слышу?! Всё, кончила учёбу?! ЕГЭ сдала на 300 баллов?! – заорал и он.
– Может и кончила! Не всё вам…
– Ах ты… – отец задохнулся от возмущения, – выросла…
– Лариса! Пожалуйста, в свою комнату иди… – тихо сказала мама. – Вэл, я прошу тебя, езжай сейчас на работу, дай мне… поговорить с ней.
– Да что тут говорить, не видишь, она издевается! Нарочно провоцирует, чтобы… – завёлся отец.
– А ты матери фонарь поставил, это не издевательство?! – взвизгнула Лариса.
Отец побледнел, но больше побледнела мама, поднимаясь.
– Молчать! – произнесла она тихо и твёрдо. – Или я сейчас же уйду из этого дома, если здесь никто никого не уважает и не слышит!
Это было сказано так спокойно и холодно, мамой, которая никогда не говорила ничего похожего, никогда не угрожала. Но если предупреждала, то выполняла всегда. Поэтому в детстве мы боялись только её наказаний, они были всерьёз.
Все разом замолчали и начали расходиться с кухни. Я встал последним, уже когда щёлкнул замок в прихожей, закрываясь за отцом.
– Саша… – сказала мама, не глядя на меня, и снова опустившись на стул, – ты извини, что скандал… ночью. И теперь… Иди в школу, скажи там, Лариса сегодня пропустит первый урок.
– Ты расстроилась? – спросил я.
Мама подняла на меня огромные грустные глаза и спросила:
– Как ты думаешь, Саша, Лариса влюблена, или это просто… забастовка?
– Думает, что влюблена.
Мама помолчала несколько мгновений и спросила ещё, хмурясь:
– Ты его видел? Как ты считаешь, он… Вообще, всё это серьёзно?
Я качнул головой:
– С его стороны – нет, – уверенно сказал я.
Я и правда уверен в том, что говорю, этот Гриша, уже взрослый со своей взрослой жизнью, просто развлекается с очередной дурочкой, а для Лариски первые взрослые отношения.
– Ты что-нибудь о нём знаешь?
– Он
– Как?
– Как всегда: руками махала, рассказывала, как она решала математику на контрольной, Лобачевский то же мне… Ну и смахнула чашку, он по проходу шёл… она извиняться, хорошо не обварила. Но он обаятельный, не рассердился даже, улыбнулся и сказал, что полностью её простит, если она даст ему свой номер.
Мама вздохнула, покачав головой:
– Ясно, опытный… ходок.
Обычно она не говорит таких слов, но сегодня всё необычно. Хорошо, если только сегодня, а не с сегодняшнего дня…
Мне тоже в это утро было не по себе. Всё было не как всегда: и вчерашняя перепалка, и Майина разбитая губа, но особенно то, что она сказала, что уйдёт из «этого дома». Я не могу сейчас думать больше ни о чём. Ни о том, что моя дочь вдруг стала взрослой, как уложить это в мою голову и что с этим делать, с её новой жизнью, с её этим мужиком и моей злостью на них и их нахальством. Ни тем более о работе и том, что сегодня операционный день. Я могу думать только о том, что под моими ногами треснула земная кора…
Дети выросли. То, что Майю держит возле меня столько лет тает с каждым днём. И подо мной уже не земная твердь, а тонкий лёд, и он трещит… а под ним ледяной холод тёмной воды, куда я упаду, если…
Да нет, что я… никуда она не уйдёт, она меня любит, любит, я знаю, я чувствую это каждый день. Не может быть, чтобы…
И всё же мне не по себе от холодной решимости её слов: «я уйду из этого дома». Я привык за все эти годы к тому, что ни в чём она не противоречила мне, никогда не упрекала, ни устраивала сцен, не отказывала ни в чём. Девятнадцать лет абсолютного счастья, благополучия и наслаждений. И мой мир на самом деле иллюзия? Потому что тень Ильи вечно стоит за ней, будто призрак, будто вечно кипящая лава внутри уснувшего вулкана. Как устранить его? Как сделать так, чтобы ей некуда было уйти «из этого дома»? убить бы его, конечно… давно бы надо было убить. Почему я этого не сделал? Почему, чёрт возьми, это так сложно сделать?
Я доехал до «пятнашки», опаздываю, похоже… впереди паркуется Татьяна Григорьевна-офтальмолог, замуж вышла недавно в третий раз, говорят, ребёнка ждёт, а ей сорок пять, сейчас очень модно стало поздно рожать, скоро на пенсию будут выходить, чтобы детей рожать, лет в семьдесят… Мне показалось, что мысли об Илье и убийстве, это странный посторонний предмет, проникший в моё сознание. Лезет же в голову всякая дрянь перед работой…
– Доброе утро, Валентин Валентиныч, – улыбнулась Татьяна Григорьевна новыми зубами.