Град огненный

Ершова Елена

Увеличенная копия тех, в которых перерождались неофиты. И, должно быть, точная копия того, в котором вызревал экзоскелет, превративший меня в Зверя. Внутри кокона, за белыми и прочными стенками темнеет что-то черное, живое, дышащее. Я вижу фрагменты брюшка, голову, прижатую к туловищу, и бепорядочно подергивающиеся лапы. Далекий шепот становится все различимее, все настойчивее. Боль простреливает висок, и я шиплю, закрываю ладонями уши, будто так можно избавиться от Ее зова. Лбом упираюсь в горячую стенку аквариума. Новое божество шевелится во сне, и грезятся ему медные леса и ржавые веретена ульев, низкие облака,

цепляющиеся за макушки сосен, черный дым до самого горизонта и гул огня, вторящий гулу работающих вертолетных лопастей. Существо в коконе пускает слюну, мечтая о сыром мясе и сладком сахарном сиропе. Ядовитая роса выступает на кончике жала и отливает перламутром.

Проект «Авадон», имя которого означает — «губитель». Божество, владеющее тайной смерти.

Когда-то и я хотел владеть ею. За пазухой Франца спрятана колба с «мертвой водой». Это сила, способная разрушить все существующие устои и создать их заново. И будут черные штандарты над Новодарским собором, и легионы мертвецов, и смерти всех, кто мне дорог, и новый хозяин, повелевающий нами и держащий в страхе страну, и не только Южноуделье, а и Загорье, и Эгерское королевство, и Черный материк. Выпусти эту заразу в мир — и все запылает.

Мое дыхание оставляет разводы. Я черчу на запотевшем стекле цифру пять, потом быстро стираю ладонью.

— Прости, — без сожаления шепчу я, — достаточно с нас богов и хозяев.

Медленно отхожу от стекла. Божество еще продолжает звать: тоскливо, беспокойно, но я больше не верю ей. Я — Ферзь, резервная станция. И только я могу противостоять зову Королевы.

Не сразу замечаю, что снова вытаскиваю из кармана зажигалку и нервно щелкаю колесиком. Привычка — вторая натура, как говорят люди. Гляжу на зажигалку, уместившуюся в ладони, и вспоминаю записи из архива:

«… из дыма вышла саранча на землю»

Значит, туда она и вернется.

Осматриваюсь по сторонам и замечаю на потолке кругляш пожарного извещателя. Если и сжигать мосты — то сразу и до конца, без возможности возврата. Засовываю пистолез за пояс и подтаскиваю один из столов к центру комнаты и тянусь к извещателю, кручу его по часовой стрелке. Сняв коробку, вынимаю из пистолета дротик и поддеваю острием крышку, после чего извлекаю элемент питания и спрыгиваю вниз. Теперь толкаю стол поближе к аквариуму, так, чтобы можно было дотянуться до ламп. На другом столе, возле монитора лежат картонные папки и бумаги. Тащу их к аквариуму и скидываю вниз. Они ложатся на кокон, как сброшенная листва. На исписанных линейках различаю показатели температуры, давления, концентрацию препарата АТ, знакомые и незнакомые мне формулы. Разрывающая боль в висках становится сильнее. Божество волнуется, мечется в своей скорлупе, бьется медными боками. И кричит, кричит на высокой и лишь мне одному слышимой ноте. От этого крика лопаются капилляры, а из носа течет кровь. Я стискиваю зубы и достаю сигареты.

— Это за Пола, мразь, — говорю я, прикуриваю первую и бросаю вниз. — А это — за Расса. За Виктора. За всех людей и васпов.

Бумага вспыхивает не сразу. Сначала тлеют прожженные сигаретами дыры, потом начинают обугливаться края. Черные язвы пожирают нетронутую чистоту белизны, и кокон, наконец, трескается. Я вижу мелькнувший глаз, сотканный из клубящегося золотого пламени. Жвала приоткрываются, исторгая агонизирующий рев.

— А

это за меня! — говорю я и бросаю подожженный факел прямо в развестую пасть чудовища.

Спрыгнув со стола, наблюдаю, как внутри аквариума разрастается пламя. Сухое потрескивание становится все громче, и громче становится крик божества — его голова превращена в охваченный огнем шар. Один глаз лопается и истекает темной кровью. Еще немного и кокон вспыхивает как головешка. Тогда я поворачиваюсь и, прихватив стул, в несколько прыжков выбегаю из комнаты. Спинкой стула подпираю ручку на случай, если зверь все-таки выберется из колыбели, ставшей для него могилой. А вдогонку все несется и несется высокий плач, от которого рвется из груди сердце и голова превращается в сгусток боли. Лестница предательски шатается, я бегу, поскальзываясь, падая на колени и разбивая их в кровь, но все-таки быстро добираюсь до верха и вываливаюсь в хранилище. Там уже нет ни Расса, ни Франца, только бессознательный Вацлав, и у стеллажей туда-сюда расхаживает рядовой с винтовкой наперевес. Увидев меня, он останавливается и рапортует:

— Господин Ян! Сержант Франц взял на себя командование и перенес раненых в безопасное место. Я оставлен за дежурного и ожидаю…

— Уходим! — кричу я, проносясь мимо и толкая васпу плечом. Он схватывает на лету, несется следом, ничего не спрашивая, ничему не удивляясь.

Коридоры пусты: васпы ушли чуть раньше. Гул шагов забивает тоскливый вой чудовища, беснующегося в огненной ловушке, но я больше не думаю о нем, а только о моих ребятах: удастся ли им вырваться? Будет ли поджидать на выходе очнувшаяся охрана? Выживет ли Расс?

Тревога закручивает внутренности в клубок. Это еще страшнее, чем было при капитуляции, но вместе со страхом приходит облегчение.

Профессор Полич когда-то писал: «Минует буря — останется мусор». Пришло и мое время засучить рукава и прибрать за людьми. Из дыма вышла саранча, в дым и вернется. Очень скоро на пепелище взойдут новые всходы и новая жизнь, а какой она будет — зависит только от нас.

Коридор делает петлю. Из-за поворота вышагивают люди, похожие на жуков в черных бронежилетах и касках. На рукавах — полицейские шевроны.

— Стоять! Полиция! Руки за голову! — кричит человек, его голос звучит приглушенно из-под маски. Я останавливаюсь сразу и отшвыриваю винтовку, не дожидаясь, пока начнется перестрелка.

— Не стреляйте! Сдаемся!

Рядовой эхом повторяет мои слова, падет на колени, сцепляя пальцы за головой. Люди подбегают ко мне, заламывают руки. Я едва не впечатываюсь лицом в плитку, и торопливо говорю то, что придумал уже давно:

— Это я спланировал налет. Только я один. Остальные не виноваты, я вынудил их. Судите меня.

Узоры на плитке расплываются, перемешиваются, как в калейдоскопе. Я слышу шаги и чувствую запах пороха и пряностей. Узор на плитке перечеркивает тень, и я вижу перед собой армейские ботинки. Давление на спину ослабевает, мои руки отпускают и держат теперь просто за плечи. Тогда человек, одетый в армейские ботинки, садится передо мной на корточки и снимает шлем. Рыжие волосы рассыпаются по плечам, зеленые глаза цепко осматривают меня из-под челки. Майра вздыхает.

— Снова твои осиные штучки? — тихо спрашивает она и проводит пальцем по моей щеке, стирая кровь. Потом оборачивается и кричит своим: