Град огненный
Шрифт:
— Нет времени, — отвечает сержант и не признается, что желания тоже нет.
Группа 2
— Я не виноват… не виноват! — плаксиво стонет бородач. Он впервые видит мертвого и теперь трясется и скулит, как девка. Хочется заткнуть его кулаком, но Рэн только встряхивает бородача за плечо и тащит к кодовому замку.
— Говори.
— Развяжите руки!
— Называй код, мразь! — кричит Франц. Он не приближается ни на шаг, стоит у стены, сжимая черно-красный пожарный топорик. Для полноты картины не хватает только кожаного фартука и
— Хорошо, хорошо, я скажу, — торопливо отвечает бородач. Он смотрит на кнопки водянистыми глазами и беззвучно шлепает губами, а я думаю про Берта. Сто семьдесят шестой, как я, только из внешнего Улья. Кем он хотел стать? На что надеялся? Жалею, что не спросил тогда, на аллее. Теперь уже не узнаю.
— Если назовешь неправильно, башку откручу, — предупреждает Рэн.
— Нет, нет! Я правильно… сейчас, — всхлипывает бородач. — Вставьте мою карточку.
Шагаю к нему, но меня оттесняет Расс:
— Не торопись. Еще оттуда пальнут. Лучше я.
Он всовывает карточку с именем бородача в считывающее устройство, и под панелью с цифрами загорается желтый огонек.
— Отпечатки пальцев нужны?
Бородач мотает головой.
— Нет. Второй уровень, здесь только цифры.
— Диктуй.
Код девятизначный, не очень сложный, но кто знает, сколько бы провозился Расс, пока нашел нужную комбинацию.
— Готово, — наконец приглушенным голосом сообщает комендант.
Подаю знак, и васпы сосредотачиваются по обеим сторонам двери, прикрывая головы крышками от баков и самодельными щитами. Открывать не спешим. Ждем. Секунду. Вторую. Третью. Они ждут моего сигнала, а я мысленно считаю до десяти. Пять. Восемь. Выбрасываю последние пальцы, и Расс берется за створку с одной стороны, а Франц — с другой. Девять. Десять.
— Пошли!
Я оказался прав: нас ждали.
Дробно раскатывается пальба. Из распахнутого зева несутся вспышки. Пули выбивают пыль и крошку из стен. Лампы мигают, дым разъедает глаза. Васпы проламывают оборону привычно и молчаливо, как их учили сержанты. Трещат электрошокеры. Я чую запах пороха и нагретого металла и слышу, как рядом тяжело дышит бородач. Тащу его за собой, но он упирается, бормочет:
— Я ведь назвал код. Вы обещали! Я ведь сказал…
— Заткнись! — кричит Рэн, бьет его наотмашь по лицу и сам складывается пополам, до крови прикусывает губу.
— Не надо, — говорю я. — Он пойдет сам. Правда?
— Зачем? — всхлипывает бородач.
— Мне нужен доступ к хранилищу.
— Босс, думаешь, Морташ сидит там и ждет, когда к нему нагрянут васпы? — широко скалится Франц.
Ухмыляюсь в ответ.
— Нет, конечно. Морташ слишком богат и труслив, чтобы вступать в открытую кон-фрон-тацию. Уверен, он мирно спит в своем особняке. Это если не знает, что тут творится.
— А если знает? — Франц недусмысленно смотрит на разбитые камеры, трет покрасневшие от дыма глаза, но я пожимаю плечами.
— Если знает, то собирает вещи. Это не первый раз, когда он спасает свою задницу. Зато если мы проникнем в хранилище, то накопаем приличный компромат на него, — я встряхиваю бородача за шкирку. — Ведь там хранятся отчеты о вашем предприятии… хм… минеральных удобрений?
Бородач
— Франц, — говорю я. — Возьмешь камеру. Где-то здесь инкубатор. Сделаешь снимки.
— Так точно, босс! — с готовностью отвечает сержант. — Вы в спецхран?
Киваю. Инкубатор — еще одно доказательство. Такое же, как труп шудры на свалке, как крышка с символом Эгерской корпорации «Forssa», как клеймо на груди Марка. Но только я видел архивы Дарского эксперимента, и только я знаю, что искать. В мире людей бумаги значат многое, а протоколов вскрытия шудр, отчетов о лабораторных экспериментах и финансовых накладных хватит на то, чтобы засадить Морташа в тюрьму до конца его дней.
Группа 1
Фотокамеру дает Марк, хотя он уверен, что если васпы доберутся до хранилища, снимки не понадобятся — материалов там достаточно. Но доказательств много не бывает. Франц прижимает камеру к бронежилету и несется следом за Нортом, оставляя позади судорожно подергивающие тела охранников и раненых васпов. Мигающий свет ламп тускнеет, окрашивается красным, и весь мир становится, как отпечаток с негатива: красный и серый, кровь и дым.
Коридор петлей загибается влево и плавно уходит вниз. Здесь почему-то теплее, чем наверху, и резко пахнет лекарствами. Совсем как в реабилитационном центре, а еще раньше — в одном из лагерей, отстроенных Морташем на границе Дара. В главном корпусе тоже было несколкьо уровней доступа, и Франца не допускали дальше первого. Но он помнил, как несло медикаментами из-за бронированных дверей, видел клетки, накрытые брезентом, которые везли на грузовиках. В клетках кто-то копошился и хрипел, а иногда из-под брезента выныривало нечто, лишь отдаленно похожее на руку, и тогда воздух наполнялся удушливой звериной вонью.
Двери из матового стекла пропускают васпов, хлопают за спиной замыкающего Тима. Здесь лампы сияют ярче, и Франц приставляет к глазам ладонь и едва не врезается в выскочившего наперерез мужчину. Тот взмахивает руками, кричит:
— Нельзя! Сюда нельзя!
Франц бьет ему в челюсть. Мужчина мешком оседает на пол. Стены коридора дрожат и расплываются, и Франц падает спиной в чьи-то подставленные руки. К горлу подкатывает тошнота, в мозгу пульсирует боль, и белый свет режет по глазам, как лезвие ножа. Франц пытается встать. Ноги подгибаются, во рту чувствуется привкус крови, и сержант отхаркивает густую слюну.
— Проклятая… блокада, — сипит он, утирается рукавом и только потом осматривает камеру. — Не разбил.
У дальней стены в ряд вытянулись несколько столов с компьютерами. Все мониторы включены, и на каждом — черно белое изображение одной огромной палаты. Снятой с разных ракурсов. Франц сразу понимает, что это трансляция с камер наблюдения. Шатаясь от слабости, он подходит к ближайшему монитору и застывает: в центре экрана крупный план человека, привязанного к кровати. Тело обвито трубками, рядом мигает индикаторами аппарат жизнеобеспечения. Глаза у человека закрыты, голова обмотана бинтами, а от груди и вниз, до пупка, тянется зашитый через край прозекторский шов.