Град огненный

Ершова Елена

— Ты… тоже… слышишь?

Существо приподнимается на локтях, ворочает глазами и принюхивается, вслушивается, вертит головой, навостряя уши, как радары. Существо знает, что оно здесь не одно. Оно чует Франца, но кроме него чует и что-то еще.

— Ты слышишь?

Бывший сержант отступает еще на шаг, пальцы сводит на корпусе камеры. Догадка окатывает его, как контрастный душ. Он вспоминает молодых и только что инициированных преторианцев, вспоминает, как на построении они замирали и слушали то, что не доступно уху рядового васпы.

— Что

ты слышишь? — спрашивает Франц, и хочет, чтобы существо его не поняло, не ответило, осталось слепым и безъязыким. Но существо все-таки отвечает:

— Шепот… Кто-то… зовет…

Его начинает трясти, с угла губ сочится слюна. Франц поворачивается к нему спиной.

— Норт! Тим! — кричит он. — Уходим! Быстро!

И первым шагает к выходу. Страх разрастается, скручивает мышцы, и Франц не слышит ни шагов за спиной, ни бормотания новорожденного существа. Он слишком хорошо помнит: только преторианцы слышали Ее голос и всегда приходили на зов.

Группа 2

— Да нет же, говорю! — клянется бородач. — Охранные посты прошли. Тут только видеонаблюдение и сигнализация.

— Черный ход? — спрашиваю.

Бородач мотает головой:

— Не предусмотрено.

— Хорошо, — говорит Рэн. — Код.

Бородач диктует куда увереннее, чем делал это в первый раз. Я слежу, как друг за другом вспыхивают кнопки панели. Три. Шесть. Снова три. Палец застывает, не касаясь восьмерки. Дергается вверх-вниз, и я поднимаю взгляд на Рэна. Его глаза как круглые и выцветшие монеты, уголок рта ритмично подергивается.

— Рэн?

Он не реагирует, вслушивается в тишину. Трогаю его за плечо — мышцы окаменели. Оттаскиваю его в сторону и бросаю через плечо:

— Расс, замени!

— Продолжай, слизняк! — орет на бородача комендант. — Что ухмыляешься?

— Нет, нет, я ничего, — поспешно отвечает человек. — Восемь… ноль…

Я встряхиваю Рэна за грудки. Он судорожно всхлипывает и жалуется:

— Шепот… я слышу совсем рядом…

Слюна стекает по подбородку, Рэна трясет. Он смотрит на меня беспомощно, как едва вылупившийся неофит, словно спрашивая: ты тоже слышишь? Ты веришь мне?

— Нет никакого шепота, — говорю я твердо. — Расс не слышит его. Никто из рядовых не слышит.

— А ты?

Держу его так крепко, как только могу. Но Рэн не вырывается, только смотрит безумным взглядом мимо меня.

— Ты должен слышать, — упрямо говорит он. — Ты преторианец. Ты…

— Прекрати! — я снова встряхиваю его. — Она мертва! Мертва!

Рэн судорожно вздыхает, нервный тик искажает лицо.

— Идем, — прошу я. — Мне не справиться одному. Покончим с этим, и больше не будет никакого шепота. Никакого зова. Никогда!

За спиной гремят засовы, металлически двери уходят в пазы, и сухой воздух бьет из черного проема спецхранилища. Четверо васпов ныряют во тьму, щелкают выключателями. Помещение озаряется светом.

— Чисто! — кричит Расс.

Рэн вздрагивает,

гаснет огонек сумасшествия в глазах.

— Ты прав, — слабо произносит он. — Больше никаких королев.

Я отпускаю его, и Рэн вытирает рукавом подбородок. Слежу, как он бредет к хранилищу, касаясь ладонью стены. Как сказать ему, да и нужно ли говорить сейчас? Я ведь тоже слышу тихое потрескивание, словно помехи в радиоэфире. До последнего хочется верить, что это игра воображения, обманываться — значит проиграть. Я знаю, что где-то рядом просыпается новорожденное божество, имя которого означает «губитель».

Ступаю на ковролин, вдыхая запах бумажной пыли. Впереди, насколько хватает глаз, простираются стеллажи — плотно пригнанные друг к другу, заставленные однотипными коробками. Васпы медленно бредут вдоль стеллажей. Полированные бока как в кривом зеркале отражают изломанные фигуры.

— А… Бэ… Вэ… — бормочет под нос Расс и ведет пальцем по корешкам. — Ян, здесь на каждой коробке инвентарный номер. Расставлено по алфавиту.

Он останавливается и поворачивается ко мне, а потом застывает. Глядит куда-то вверх, и я резко оборачиваюсь, вскидываю пистолет. Но сзади никого нет кроме двоих рядовых, всхлипывающего бородача и Рэна, опирающегося о стену. Зато над входом под светом ламп сияют латунные буквы.

— Во-na… me-n-te, — читаю по слогам. — Написано на эгерском.

— Что это значит? — спрашивает Расс.

— Не знаю, — я морщу лоб, пытаясь вспомнить, где уже видел эту надпись. В Институт часто поставляли реактивы, на пробирках которых чернели надписи с похожими буквами, которые Виктор называл «ла-тынь». Я переписывал их машинально, не вдаваясь в детали. Видимо, зря.

— Эй! — зову я бородача. — Что тут написано? Переведи.

Он мнется на пороге, но не заходит, чтобы проверить и отвечает:

— «С добрыми намерениями».

— Умеешь читать на эгерском, сволочь? Наизусть выучил? — рычит Рэн и отвешивает бородачу подзатыльник. Человек охает, валится на стену, а Рэн хрипит и сгибается пополам. Лицо перекашивает мучительной гримасой. Не знаю, от чего ему больнее: от зова новой Королевы или блокады Селиверстова? Но он поднимает на меня больной взгляд и натужно улыбается:

— Я в порядке… Забери эти чертовы документы и покончим…

В два шага подхожу к нему, сую в руки пистолет:

— Не надо бить. Если пошевелится, стреляй.

Рэн пытается отказаться, но я насильно сжимаю его пальцы вокруг рукояти:

— Это приказ.

Разворачиваюсь и иду к стеллажам, по темной крови ковролина, разрезанного узкими рельсами. В глазах рябит от одинаковых черных коробок, от белых наклеек с ровными рядами цифр. Первой всегда стоит пятерка. На стеллажах под буквой А, и Б и других, одинаковых и глянцево-белых.

— Почему пять? — спрашивает Расс, словно прочитав мои мысли. Другие васпы осматривают помещение и, убедившись, что мы здесь одни, бредут к дверям и замирают там в ожидании.