Граф Брюс
Шрифт:
Работало это только на людях, то есть в присутствии все тех же учителей. И моментально забывалось, стоило им пропасть с радаров. Графы превращались в графов, бароны в баронов, а мещане — в мещан. Жизнь, короче, брала свое и плевать хотела на прекрасные политические инициативы.
В нашем выпускном 10-м «б» классе всего восемнадцать человек. Десять мальчиков и восемь девочек. Но есть и другие способы подсчета. Например, по сословному соотношение дворян к мещанам выходило семь к одиннадцати. Если же по группировкам подсчет вести, то таковых насчитывалось четыре. Кучковались они, как несложно предположить, вокруг представителей знати.
Первой рулил мой «товарищ» Алалыкин.
Во второй безраздельно царствовала Златочка Зенбулатова — наследница баронского рода, красавица, умница и невероятно расчетливая девица в свои шестнадцать лет. Поговаривали, что она умудрилась опутать долгами и взаимными обязательствами уже целую кучу людей. Причем не только из числа выпускников трех классов, но и из потоков помладше.
В «прямом подчинении» юной баронессы находилось еще четыре девочки и один мальчик. В качестве фрейлины ей служила еще одна дворянка, но происхождением пожиже — Василиса Обухова, а верным рыцарем — последний баронет класса Сергей Садовский. Остальная свита, как можно было понять, происходила из мещан.
Третья группировка полностью состояла из простолюдинов. Эти кучковались вокруг купеческой дочки Настеньки Строевой, барышни внешне нежной и ранимой, но на самом деле деловой и хваткой. Телохранителями числились тоже купеческие сыновья, слушавшиеся ее, как старшую сестру, и оставшиеся две девицы, с которыми гвардейцы еще и романы крутили. Вроде бы даже и помолвки были, если слухи не врали.
Последняя фракция класса состояла всего из одного человека — меня. Нельзя, как говорится, пропустить несколько лет очного обучения, сдать экзамены за пропущенный материал и с ноги влететь в выпускной класс, а потом удивляться, что у тебя нет друзей. Откуда бы им у Ромы Брюса взяться, если его давно списали на кладбище, а он возьми и выживи?
Да и я не хотел ни к кому присоединяться. Это ведь значило идти под кого-то. А у меня был собственный путь. При этом не сказать, что со мной никто не разговаривал, все же в классе мы и общались, и шутили даже. Но настоящей дружбы или даже приязненного приятельства, разумеется, возникнуть не могло.
— Пока вы спешили на урок, — дождавшись, пока я сяду, начала Жанна Вальтеровна, — мы разбирали стихотворение «Падение Мадрида» нашего великого поэта Михаила Лермонтова. Вы его, несомненно, учили, Роман?
«Не женщина, а кобра!» — подумалось мне мимолетно.
— Конечно, Жанна Вальтеровна, — снова пришлось подскакивать, — как я могу не знать это величайшее произведение нашего классика, последнего романтика «золотого» века русской поэзии!
И тут же, чтобы она побыстрее отцепилась, принялся декламировать с выражением и придурочным выражением лица:
— Испанская империя в веках, Как крепость, возвышалась над другими. Но вот сошлись в бою германец и москаль, Чтоб вместе сокрушить её твердыню. И грянул бой! И кровь лилась рекой, Солдаты бились храбро, беззаветно. Испанцы[Конечно это не Лермонтов. Я просто для смеха дал задание нейросети написать в его стиле, с использованием слов Испания, Мадрид, и русские с немцами браться наверх. Получилось так себе:)]
ДерЛектур слушала меня чуть меньше минуты, а потом едва заметно шевельнула кистью, мол, достаточно.
— Что же, Брюс, я вижу, что вы вполне в материале. Тогда, может быть, поведаете классу, что же хотел сказать этим стихотворением поручик Лермонтов? Какое послание он оставил потомкам, по вашему мнению? Прошу, можете начинать!
Как говорится: «Во валит!» От учителя литературы не бывает более коварного вопроса, чем тот, который звучит как: «Что хотел сказать автор?» Был бы я местным — как есть поплыл! Но мне, попаданцу, пришлось с лупой изучать как историю здешнего мира, так и литературу, которая зачастую с историей связана очень прочно. Просто чтобы не спалиться на «мелочах».
— Полагаю, Жанна Вальтеровна, что поэт ничего не хотел сказать. Он был офицером русской армии, которая два с половиной века назад совместно с доблестными германскими воинами переломила хребет Мадриду и покончила с долгой тиранией Испанской империи. Он лично участвовал в боях на узких улицах испанской столицы, а на Калье-Майор получил тяжелое ранение. О чем же еще нам могут сказать строки: «О, славная победа! О, радость и восторг!» которыми завершается последнее четверостишие? Другими словами, Лермонтов являлся свидетелем исторических событий, причем наблюдая их с одной стороны конфликта. И отразил их в стихотворной форме с несомненной героизацией победителей. Ничего не имея в виду, а лишь прославляя русское и, конечно же, германское оружие.
[ Калье-Майор — одна из центральных улиц Мадрида.]
Как говорится — выкуси! Эту тему я знал получше местных школьников — как ни крути, одно из важнейших из переломных событий, приведших к тому миру, в котором мы живем сейчас.
Кислое лицо Жанны Вальтеровны можно было показывать коровам, чтобы они сразу простоквашу давали. Формально я на ее вопрос не ответил, но вывернулся таким образом, что развивать тему дальше было бы попросту опасно. А вот класс отреагировал на мой ответ одобрительным гулом. В большей степени радуясь самому факту, что дерЛектур дали отпор.
Глупцы! Неужели они думают, что кобра это спустит? Кровь прольется… однако это будет не моя кровь.
— Садитесь, Брюс. Вижу, вы готовились. А теперь Сергей Садовский нам расскажет о том, чем занимался Михаил Лермонтов после того, как вышел в отставку и вернулся во Владимир.
Вот о чем я и говорил!
Глава 18
Вот чего я не ожидал после завершения последнего на сегодня урока, так это Кати Горшковой, купеческой опричницы, которая подошла ко мне с запиской. Ну, во-первых, выпускной класс, как бы, какие нафиг записки? Начальная школа, что ли? А во-вторых, как я уже упоминал, с группировками десятого «Б», что с дворянскими, что с мещанскими, я настолько плотно не общался. В смысле, «привет», «пока», «к начертательной алгоритмике готовился?» и «дай списать» — это всё было. Но чтобы записки…