Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники
Шрифт:
«тут ЧТО НИ СЛОВО, ТО НЕПРАВДА...»
Рисуя «недовоспитанность» и «легкомыслие» петербургского общества, «Московские ведомости» утверждают, что для него «слово гораздо внушительнее и красноречивее фактов». В доказательство этого обвинения приводится следующая тирада:
«Попробуйте сказать ему, что в прошлом году либеральный режим не был озабочен ни постановкой чрезвычайных мер общественной безопасности на строго определенную Законом почву, ни понижением выкупных платежей, ни реформой бюджета, ни упразднением целых управлений, ни сокращением кораблестроительной деятельности... — попробуйте привести все это на память тем, кто кричит о реакции, о рассеянных надеждах, о тьме мракобесия — и едва ли вы что-нибудь путное услышите в ответ».
Тут что ни слово, то неправда. Неправда, будто бы в прошлом году правительство (или «либеральный режим», как выражаются «Московские ведомости») не было озабочено постановкою чрезвычайных мер общественной безопасности
Неправда, будто бы в прошлом году правительство не было озабочено понижением выкупных платежей, и о крестьянских переселениях и о кредите для облегчения крестьянам покупки земли было задумано именно в прошлом году, и тогда же было приступлено по всем эти вопросам к весьма серьезным и основательным работам. Неправда, будто в прошлом году правительство не было озабочено реформою бюджета...
Неправда, наконец, будто бы в прошлом году правительство не было озабочено упразднением целых управлений. Неправда потому, что именно в прошлом году было упразднено Ш-е отделение.
Новая газета. 1881. 1 (13) августа.
№ 79
«КТО ПРАВ - ПОКАЖЕТ БУДУЩЕЕ...»
«Любезный Александр Аполлонович1. Отправив 8-го сего октября (1881 г.) письмо к Вам, я к вечеру того же дня получил Ваше от 2-го октября, весьма интересное и за которое много благодарен Вам. Сожалею не менее Вашего, что обстоятельства вынудили меня отменить предположенный приезд в Петербург на зиму. Когда-либо на словах или письмом объясню Вам подробно причины такой перемены; теперь же скажу только, что в решении этом здоровье мое имело лишь второстепенное значение. Вы знаете меня совсем близко, а потому для Вас будет понятно, что в святом деле служения отечеству санитарный вопрос всегда откладывался мною на второй план. Если, почти при одинаково плохом состоянии здоровья, как и нынче, я мог выдержать полтора года суровой войны и переезды с Вами в феврале (1879 г.) по безлюдным степям Заволжья, то очевидно, что удобный кабинет в Петербурге представлял бы менее опасностей для здоровья. Причины были иные и стали мне выясняться уже со второй половины августа. Уход графа Валуева2 предвиделся, и полагать надо, что аппетиты на получение его должности шибко разыгрались в различных лагерях (видно, не ожидали назначения Рейтерна3), в среде лиц, принадлежащих к разным фракциям и находящихся в различных со мною отношениях, дрркеских и вражеских. Проявилась какая-то горячая заботливость о моих недугах и о необходимости переезда на зиму в более теплый климат. Некоторые из этих лиц уверяли даже, что в петербургских сферах считают меня главою какой-то конституционной партии и что возвращение теперь в столицу может вовлечь меня в крайние неприятности. Плохо же знают меня эти господа, думая, что я побегу на слркбу при всех условиях и при всякой обстановке, лишь бы почет иметь и власть держать. Этого не будет. Достаточно было одной ошибки, когда я согласился принять должность главного начальника, хотя назначение то было предложено мне при таких обстоятельствах, что отказ с моей стороны был бы равносилен бесчестию.
Вы совершенно правы, упоминая в письме, что до сих пор нет ни одного вопроса разрешенного, рассматриваемого или ожидающего очереди, который не был бы возбужден мною. Все это справедливо, но нельзя не признать, что практикуемые ныне приемы далеко не входили в программу моих действий. К чему было, например, переименовывать экспертов в «сведущих людей», себя ли обманываем или стараемся вычурными прозвищами морочить общество4. Напрасный труд. Работы и указания экспертов отнюдь не выражают еще участия общества, в лице своих выбранных, в рассмотрении законопроектов, касающихся местных нужд и хозяйства страны. Если труды экспертов будут внесены прямо в Государственный Совет без предварительного рассмотрения в предполагавшейся общей комиссии, то наверное можно предсказать, что цель не будет достигнута, и общество, которое, без всякого сомнения, избрало бы тех же лиц, кои совещаются ныне, все-таки останется недовольно настоящим исходом дела.
Таковы, по убеждению моему, все пожелания и стремления наибольшей части русского общества, и удовлетворение их не представляет никаких опасностей, напротив того, оно обещает крепость правительства, доверие и любовь к нему. Почему ревизовавшие сенаторы не привлечены к совещаниям? Не следовало также начинать работу с переселенческого и питейного вопросов. По мнению моему, надлежало прямо приступить к пересмотру всего земского положения, городского самоуправления и даже губернских учреждений, на них зиждется все дело, и с правильным их устройством связано все наше будущее благосостояние и спокойствие. Скажу более, чем тверже и яснее будет поставлен вопрос о всесословном земстве, приноровленном
В письме вы сообщаете также, что в среде враждебных мне людей и праздных болтунов нередко слышатся толки: «Что же Михаил Та-риелович сделал?..»
Хотя Вам, как одному из ближайших моих сотрудников, известна вся деятельность моя в Петербурге, но постараюсь ответить и на этот вопрос, насколько дозволит объем настоящего письма.
1) Прежде всего и главнее всего укажу на то, что с февраля 1880 г. — времени вступления моего в должность главного начальника — началась, если можно выразиться, новая эра для земского и городского самоуправления. Учреждения эти, как многое кое-что другое, вздохнули свободнее, и прекратились то неумолимое преследование и презрение, которым они подвергались в течение многих лет. Начало это неотъемлемо принадлежит мне, и никто отнять его у меня не может. Кому не памятно, что большинство наших министров (за исключением Абазы, Милютина и Сольского) и лица, окружавшие государя, сваливали все наши беды на местное самоуправление и силились доказать, что общественные учреждения составляют гнезда нашего нигилизма. В заседаниях комитета министров самое слово «земство» произносилось с каким-то отвращением. Вы, конечно, не забыли того нападения, с которым выступил на меня на первых порах граф Валуев по поводу ходатайства харьковского земства потому только, чтобы при определении исправления железных дорог в пределах губернии правительство требовало бы и мнения земства. Помню даже и выражение графа Валуева, что удовлетворение такого ходатайства повлекло бы за собою учреждение у нас штатов по примеру Сев. Америки. Не прошло, однако, после этой комической сцены и двух месяцев, как все изменилось, и точно новый дух внедрился в совещаниях комитета. Министры почти те же, что и прежде, а дело делают они новое. Проявилась вдруг сердечная заботливость об упрочении и поощрении тех же земских учреждений. Тот же господин Маков, испросивший в конце 1879 г. высочайшее повеление, предоставлявшее губернаторам бесконтрольное право устранять и не допускать сомнительных лиц к служению в общественных учреждениях, сам и без всякого постороннего настояния входит с новым ходатайством об отмене им же испрошенного закона. Он же, Маков, испрашивает вдруг высочайшее повеление о пересмотре закона о печати. Князь Ливен в заботах к поощрению земских людей испрашивает также разрешения об учреждении сельских хозяйственных съездов по округам, в район которых входит — о, ужас! — несколько губерний. Засим, вопрос о непременных членах и крестьянском самоуправлении передается на предварительное и всестороннее обсуждение земства.
В исходе 1880 г. я представляю уже государю императору записку, Вам известную, о пользе и неизбежности привлечения общества, чрез своих выборных, к участию в разработке законопроектов, касающихся местных нужд и хозяйства. Записка удостаивается одобрения (за исключением привлечения к окончанию работ Комиссии от 10— 15 лиц из числа выборных в Государственный Совет) и передается на рассмотрение особого совещания, которое выражает также свое полное согласие. Наконец, на журнале этого совещания 1-го марта положена собственноручная резолюция государя императора «исполнить».
Вот те факты, оспаривать которые никто не посмеет уже потому, что на все имеются документы.
Откуда же и по чьему почину явилось это видоизмененное, сравнительно с предшествовавшими годами, направление правительственной политики? Кто десятки раз докладывал и письменно и на словах государю, что одними полицейскими мерами мы не уничтожим вкоренившегося у нас, к несчастью, нигилизма, и притом в самой отвратительной форме, что нигилисты эти не имеют ничего общего ни с массою населения, ни с его представителями; что в среде населения действительно существует недовольство, но происходит оно лишь от недостаточного доверия, ему оказываемого, и что нигилизм может пасть тогда, когда общество всеми своими силами и симпатиями примкнет к правительству.
Таковы ли были доклады моих предшественников, не они ли старались убедить государя, что всякий судебный чин, профессор, учитель или служащий в общественных учреждениях есть несомненный нигилист или поощритель его? Разве не так было? Ликующие друзья мои болтают песни, что у меня не было никакой программы. Программа вся здесь налицо, и я ни на шаг не отступал от нее, несмотря на все трудности и каверзы, которые испытывал на каждом шагу.
Какую же мне нужно иную программу?
Продолжаю далее: