Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Итенберг Борис Самуилович

№ 81

«ПРИМИРИТЕЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ГРАФА НИГИЛИЗМА НЕ ИСКОРЕНИЛА»

Оказалось, что примирительная политика графа, и призыв общественных сил, и облегчение участи молодых людей, сосланных в отдаленные края⁶⁸⁶, и обещание крупных реформ нигилизма не искоренили. Крамола шла своим чередом.

Он сам рке в отставке заметил как-то: «Вот граф Толстой, хоть штатский, справился с нигилистами, а я и военный, да не мор>. Но если мероприятия графа нигилизма не уничтожили, то разве по незнанию и с злым умыслом повторяют, что небрежность графа была одною из причин 1-го марта. На деле никогда не шло так деятельно раскрытие нигилистической

организации, никогда число захваченных и осужденных анархистов не было так велико, как именно при «диктатуре сердца». Известно, что и Желябов был арестован ранее 1-го марта. Затем, если в организации сыскной части оказались разные прорехи, то они, конечно, к графу не относятся, так как ни в какой стране министр не может входить во все мелочи и заменять собою полицейских агентов.

Но если обвинение графа за 1-е марта было бы несправедливо и недобросовестно и даже жестоко, то нельзя не сказать, что поведение его после этой катастрофы оказалось ниже того, чего от него следовало ожидать. Потрясенный нравственно и физически, Лорис-Меликов не хотел или не мог понять, что той политике, которую он преследовал, не было более места. Он пытался, однако, поддержать свою программу и даже влиял еще на некоторые назначения, но песня его была спета. Появление манифеста 29-го апреля, помимо участия графа, дало понять, что роль его сыграна, что доверие к его политике утрачено. Немедленно граф подал в отставку, которая была принята, равно как и отставка его друзей, графа Милютина и г. Абазы.

Граф готовился к такому исходу и в тот же день переехал с казенной квартиры, а затем отправился за границу отдохнуть после пятнадцатимесячных непрерывных трудов. Известие об его отъезде было встречено обгцим пожеланием скорейшего восстановления сил уважаемого государственного деятеля, карьеру которого, судя по его летам и по тому положению, которое он занял в наших высших сферах, едва ли можно было считать законченною. Даже консервативная печать, в лице своего корифея Аксакова, поспешила засвидетельствовать свое уважение удаляющемуся от дел государственному человеку. Под консервативной печатью разумеется та, которая стояла на почве народных традиций, а не та, которая лишь торговала консервативными идеями, как другие торгуют старым тряпьем или вывороченным наизнанку платьем.

Аксаков не пытался делать подробной оценки управления графа Лорис-Меликова, так как время для этого не настало, но, зная, что молчание неуместно в обществе, где нет недостатка в героях известной басни, готовых лягать каждого, кто не пользуется уже палладиумом цензурного охранения, характеризовал графа как первого, кажется, министра в русской истории, который, помимо личного честолюбия, был проникнут искренним желанием государственной пользы. Публика инстинктивно сознавала это и тут-то заключалась тайна популярности графа Лорис-Меликова, редкой в нашем скептическом обществе. Графа Лорис-Меликова заграничные газеты сравнивали с Мазарини, который сумел с честью управлять Францией в самое смутное время при помощи примирительной и ловкой политики. Строго говоря, в сравнении этом не было смысла. Граф Лорис-Меликов, не говоря уже о его бескорыстии, которым не отличался Мазарини, составивший себе на службе состояние в 200 миллионов ливров, — не гнался за властью из-за власти, ради честолюбия. Поэтому он и оставил свой пост с такою высокою репутацией в глазах просвещенного общества, которое всегда сумеет оценить истинные заслуги.

Последние годы граф проводил почти постоянно в Ницце; отчасти вследствие расстроенного, своего здоровья, отчасти потому, что после того, как он занимал такое положение, ему как-то неловко было разыгрывать перед публикою роль падшего величия. Он наезжал, впрочем, изредка в Петербург и между прочим принимал участие в обсуждении весьма важного вопроса о военной повинности на Кавказе. Граф мог бы успехом занять где-либо пост посла, но у нас редко назначают послов не из профессиональных дипломатов. Скончался он в Ницце. Хотя граф давно страдал хроническим бронхитом и отличался вообще слабым здоровьем, но лета (ему было только 64 года) и энергическая нервная натура давали надежду на более долгую жизнь.

Мы перечислили более важные моменты в жизни Лорис-Мели-кова. Остается сделать заключение о роли его в звании последнего «случайного человека» в России. Граф Аорис-Меликов один из самых замечательных русских государственных людей. Служба его принадлежит не тому или другому ведомству, а России. В нашей истории он займет крупное место и,

без сомнения, весьма почетное. Граф, действительно, желал общего блага, и общественное мнение справедливо видело в нем не честолюбца и интригана, а человека добра. Это был редкий пример государственного деятеля и фаворита, который пользовался своею властью и своим положением с необыкновенною умеренностью, скромностью и бескорыстием. Беда, однако, в том, что граф не был достаточно подготовлен к выпавшей на него задаче, а благодаря 1-му марта диктатура его продолжалась слишком короткое время.

Выросший и состарившийся вдали от петербургских придворных и канцелярских сфер, граф Аорис-Меликов верил в силу общественного мнения, верил в зрелость русского общества. На этом он построил свою правительственную систему и полагал призывом русского образованного общества к содействию правительству уничтожить крамолу. Та необыкновенная популярность, которою пользовался граф несколько месяцев, то увлечение, которое охватило русское общество и которое получило название, ставшее ныне ироническим, «новых веяний», укрепляли графа Аорис-Меликова в избранной им политике.

Обстоятельства показали, что граф Аорис-Меликов ошибался, что в таком обширном и сложном организме, какова Россия, крепкая власть и могучее воздействие правительства важнее сантиментального и бесформенного сочувствия общества. Но кто может обвинить графа в этом заблуждении, исходившем из намерений великодушных и показавших его патриотизм и доверение к тому прогрессу русского самосознания, которым так гордились мы двадцать лет подряд?

Служа на Кавказе, граф не знал Петербурга и его партий, он совершенно ложно оценивал силу и значение здешних государственных людей, считал опасными соперниками людей незначительных и рассчитывал на помощь от людей далеко не бывших в состоянии сделать что-либо серьезное и полезное. «Один в поле не воин» — совершенно к нему применимое выражение. Обладая восточным лукавством, он не обладал принципами Макиавелли¹, а потому власть безграничная была ему не по силам, он создал себе много врагов, но ни одного не сумел нейтрализовать.

Постоянное пребывание в провинции и в армии дало ему также неверное понятие о потребностях государства. Жалобы квазилибераль-ной печати, имевшей более целью систематическую оппозицию правительству, он почитал за действительные выражения народных нужд. Он считал наше общество более созревшим, чем это было, и более устойчивым в своих воззрениях. Он верил, что общество действительно жаждало прогресса и что нигилизм есть только пена, которая вскипала на поверхности волнующеюся общества; успокоится волнение, пропадет и пена. Он не знал, что наше молодое общество еще само не уяснило себе своих потребностей, что Россия слишком велика, чтобы партии сформировались, и что у нас скачки от радикализма к реакции делаются весьма просто и незамысловато. Лорис-Меликов, наконец, не знал, что при установившейся вековой приказной практике у нас не легко ни найти новых людей для нового дела, ни дать за редкими исключениями свежим людям возможность проявить себя. Незнакомый с механизмом высшего государственного управления, граф Лорис-Меликов невольно подчинился чиновничьему кружку, и лучшие замыслы его застряли в административной тине. Теперь, конечно, раскрывать все пружины этой интересной эпохи не время и невозможно. Она, однако, очень поучительна и доказывает вновь, что одними «благими намерениями» управлять людьми невозможно, а уступчивость в тревожные времена равносильна слабости.

По убеждениям своим он был весьма умеренный либерал и вовсе не мечтал о радикальном перевороте. Он был за распространение народного образования, за расширение самоуправления и за привлечение выборных от общества, в качестве совещательных членов, к обсркдению законодательных вопросов; доктринерства он был совершенно чужд.

В частной жизни граф Лорис-Меликов пользовался глубочайшим уважением и любовью всех его знавших. Это был человек редкого бескорыстия, чрезвычайно умный, веселый и приятный собеседник, всем доступный, со всеми обходительный, он охотно выслушивал возражения, отличался терпимостью к чужим мнениям, не считал себя непогрешимым и в минуты, когда самые высокопоставленные лица буквально пресмыкались перед ним, сохранявший всегда простоту и представлявший собою воплощение кавказского армейского офицера, беспечного и невоздержанного на язык. Кто близко знал графа Ло-рис-Меликова, тот всегда будет чтить его память. Такие люди украшают свой народ, свое отечество.