Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Итенберг Борис Самуилович

Многое ожидал генерал-губернатор от восприятия своего отчетного доклада, с которым в начале 1880 г. отправился в столицу. От традиционного ежегодного отчета он отличался аналитическим характером: в нем не только была представлена многоплановая деятельность генерал-губернатора, но и присутствовали его наблюдения и размышления по поводу общезначимых социальных и политических проблем, выходящих далеко за пределы губернии.

Подводя в конце 1879 г. итоги своему правлению в крае, Лорис-Меликов уже в полной мере осознал, что сила и значение карательных мер «велики только до тех пор, пока общество не успело с ними свыкнуться; продолжительное же применение этих мер, не достигая положенного в основание их спасительного устрашения, перестает оказывать ожидаемое от них полезное влияние». В ходе своей деятельности он все более приближался к мысли о том, что «преобладающее значение должно иметь не только

преследование обнаруженного уже зла, но стремление своевременно предупредить его...». А именно этого не достичь только с помощью полиции и жандармерии, тюрем, военных судов и виселиц. Усмиритель края начинает видеть свою задачу в том, чтобы прийти в соприкосновение с местными интересами в лице их представителей и, узнавая этим путем об их нуждах, дать движение «предпринятым ими законным ходатайствам и вообще оказывать требуемую обстоятельствами поддержку»²⁵⁹.

Эти раздумья — едва ли не самый важный итог пребывания на посту временного харьковского генерал-губернатора.

Вместе с тем Лорис-Меликов ставил вопрос в докладе о подтверждении и укреплении широких генерал-губернаторских полномочий. «Генерал-губернатор, — по его мнению, — должен быть действительно высшим представителем государственной власти в крае, и для того в руках его следует не только сосредоточить возникающие из местных условий вопросы..., но предоставить ему такое влияние, которым он, не вмешиваясь в частные отправления местных учреждений, мог бы одинаково объединять их действия и создавать из этих учреждений вполне надежный и сильный оплот против врагов правительства»²⁶⁰.

По-видимому, это была попытка отразить нависшую над институтом генерал-губернаторства угрозу, вызванную борьбой мнений в верхах. Обсуждение вопроса о компетенции и правах генерал-губернаторов в Комитете министров в декабре 1879 г. выявило далеко не однозначное отношение к ним высшей бюрократии. В представлении, внесенном в Комитет министров шефом жандармов и министром внутренних дел, утверждалось, что полномочия генерал-губернаторов, оставаясь широкими в сфере борьбы с противоправительственными элементами, не должны касаться «круга деятельности местных городских, земских и сословных учреждений», которая должна направляться «местными властями и установлениями, указанным в законе порядком»²⁶¹.

На заседании Комитета министров великий князь Константин Николаевич доказывал, что необходимо права генерал-губернаторов согласовать с «существующими узаконениями». Как доносил редактору «Московских ведомостей» Е.М. Феоктистов, великий князь Константин Николаевич «вопит, что при военном положении жить нельзя, что никто не огражден от произвола генерал-губернаторов»²⁶².

Михаил Тариелович, несомненно, получил информацию о борьбе мнений в верхах вокруг института генерал-губернаторства, высказав свое понимание его компетенции и полномочий. Он ведь рассчитывал оставаться на своем посту еще достаточно длительное время. Однако взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., организованный народовольцами, вызвал крутой поворот в судьбе графа, как и всей страны в целом.

Глава третья

ВО ГЛАВЕ ВЕРХОВНОЙ РАСПОРЯДИТЕЛЬНОЙ КОМИССИИ

Харьковский генерал-губернатор появился в столице в конце января; 30 января военный министр Д.А. Милютин записал, что обедал во дворце вместе с «прибывшими из разных мест генералами: гр. Лорис-Меликовым, Скобелевым и Гурчиным». Последний, по словам Милютина, «привез с Кавказа предположения о будущих военных действиях в Закаспийском крае»²⁶³. М.Д. Скобелев — как и Михаил Тариелович, герой недавней Русско-турецкой войны — прибыл из Средней Азии, где продолжались военные действия. Генерал-адъютант Лорис-Меликов приехал из, казалось бы, мирного края империи, но и там шла своя война.

А 5 февраля грянул взрыв в Зимнем дворце, организованный И К «Народной воли». Император не пострадал, но 11 солдат лейб-гвардии Финляндского полка, несшего караул во дворце, было убито и 56 ранено. Можно представить, как воспринял эту террористическую акцию боевой генерал Лорис-Меликов, оберегавший солдатские жизни на войне и столкнувшийся с гибелью воинов в самом центре империи — в столице, в царском дворце. Он назовет действия революционеров «преступными, позорящими наше общество».

Судя по дневникам и письмам современников, в Петербурге началась паника. В смятении и растерянности* оказалась и власть. 8 февраля на созванном Александром II

совещании мнения о необходимых и неотложных мерах разделились. Наследник предлагал учредить особую следственную комиссию, настаивая на экстраординарных средствах борьбы с заговорщиками. Против этого высказались председатель Комитета министров П.А.Валуев и Д.А. Милютин. Александр II закрыл совещание, так и не приняв решения. Но 9 февраля на вновь собранном совещании император объявил об учреждении Верховной распорядительной комиссии — органа для борьбы с злоумышленниками с чрезвычайными полномочиями, во главе которой он назначил

^

М.т. Лорис-Меликова. Сведения о том, что граф был предложен на этот пост Д.А. Милютиным²⁶⁴, вряд ли верны: именно от Лорис-Меликова военный министр узнал об итогах совещания 9 февраля, на котором не присутствовал. Михаил Тариелович в тот день находился во дворце в качестве дежурного генерал-адъютанта и оказался в центре событий. 10 февраля в воскресенье с утра он едет к Д.А. Милютину во власти самых противоречивых чувств. Терпеливо дождавшись, когда военный министр остался один (у Милютина шло совещание с министром иностранных дел Н.К. Гирсом и послом в Германии П.А. Сабуровым), граф рассказал ему в подробностях о вчерашнем совещании и поделился своими впечатлениями.

Характерно, что кандидатуру на пост главного начальника Верховной распорядительной комиссии царь назвал сразу, без обсркдения и предварительных консультаций. По-видимому, Александр II альтернативы Лорис-Меликову в сложившейся ситуации уже не видел. «Действительно, — скажет князь В.П. Мещерский позднее, когда Лорис-Меликов будет отставлен от дел, — ни до, ни после в Петербурге не было второго Лорис-Меликова»²⁶⁵. На роль усмирителя крамолы выбирали из военной среды, а здесь не оказалось деятеля, столь же престижного и популярного, с богатым не только военным, но и административным опытом.

Вряд ли можно согласиться с высказанным в литературе мнением о Лорис-Меликове как «человеке для внутренней политики случайном, профессиональном военном, никогда не занимавшем крупных административных постов», а потому к государственной деятельности неподготовленном²⁶⁶. Административно-управленческой деятельностью Михаилу Тариеловичу, как было видно, пришлось заниматься почти на всех его военных постах от незначительных до самых крупных. И если война есть во многом продолжение внутренней политики, то и военный опыт не является бесполезным для политической жизни. С уверенностью можно утверждать, что подготовленность Лорис-Меликова к государственной деятельности, как и способность к ней, отнюдь не были ниже, чем у тех, кто в ту пору Находился у кормила правления. Превосходил Лорис-Меликов по своему уровню и некоторых министров, например министра внутренних дел Л.С. Макова, человека весьма ограниченного ума и образования, обладавшего односторонним и узким бюрократическим опытом.

Трудно сказать, повлиял ли на выбор царя отчетный доклад харьковского губернатора, который Александр II, судя по пометке П.А. Валуева, передал ему 6 февраля. Думается, правомерно предположение, что на другой день после взрыва в Зимнем дворце Александру стало не до дел в Харьковской губернии, и доклад, датированный 2 февраля, он передал главе Комитета министров, не прочитав его: пометок царя на нем нет.

Уже при встрече с Лорис-Меликовым 10 февраля Милютин уловил, что тот «понял свою новую роль не в значении только председателя следственной комиссии, а в смысле диктатора, которому как бы подчиняются все власти, все министры». В то же время граф «выражался с негодованием о разных крутых драконовских мерах, которые навязывают ему с разных сторон»²⁶⁷. Михаил Тариелович не ошибся: полномочия ему предоставлялись диктаторские. В указе Александра II Правительствующему сенату об учреждении Верховной распорядительной комиссии и назначении ее начальником Лорис-Меликова (подписанном 12 февраля) об этом было сказано вполне определенно. По этому указу все требования начальника Верховной распорядительной комиссии по делам охранения государственного порядка и общественного спокойствия «подлежат немедленному исполнению как местными начальствами, генерал-губернаторами, губернаторами и градоначальниками, так и со стороны всех ведомств, не исключая военного». Лорис-Меликову в его новом статусе предоставлялось «делать все распоряжения и принимать вообще все меры, которые он признает необходимым для охранения государственного порядка и общественного спокойствия как в Санкт-Петербурге, так и в других местностях Империи», а его распоряжения «должны подлежать безусловному выполнению всеми и каждым и могут быть отменены только им самим или особым Высочайшим повелением»²⁶⁸.