Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники
Шрифт:
Лорис-Меликов неоднократно заявлял о своей решимости не допускать послаблений, «не останавливаться ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий», и слова у него не расходились с делом. Не останавливался диктатор и перед вынесением смертных приговоров, хотя и знал, что они подрывают его образ «спасителя России» и веру в его правление как «диктатуры сердца». С санкции диктатора уже в начале его правления были казнены упоминавшийся И. Млодецкий, студент И.И. Розовский (обвинявшийся в распространении революционных прокламаций), унтер-офицер М.П. Лозинский (за вооруженное сопротивление при аресте)307. А счет казням в период «диктатуры сердца» этим только открывался. Но, признавая насильственные меры неотъемлемой частью борьбы с революционным движением, Лорис-Меликов не раз уже давал понять, что справиться с ним только репрессиями невозможно: необходимо устранить причины, его порождающие.
* * *
Для Лорис-Меликова слова о поддержке обществом его деятельности как условии ее успеха в «восстановлении потрясенного порядка» не были простым агитационным приемом,
^
правлений. У него довольно тесные контакты с консерваторами (К.П. Победоносцевым, В.П. Мещерским, П.А. Черевиным, А.С. Маковым, С.С. Перфильевым), и множатся его связи в либеральной среде: к нему тянутся идеологи либерализма (К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин) и славянофильства (А.И. Кошелев и И.С. Аксаков). Скоро он сталкивается с тем, что и в правительственных кругах многие задумываются об уступках обществу. Ощутив настрой диктатора на преобразования, все спешат сообщить ему свое понимание перспектив развития, свои предложения о мерах по выходу из кризиса. И здесь, как в планах и проектах, поступавших в Верховную распорядительную комиссию от сторонников разных политических направлений, Лорис-Меликов ощущает некую общность. Все они — от предусматривавших чисто ритуальные перемены во властных структурах до предлагавших законосовещательные представительства, ориентированные на западные образцы или отечественные* исторические традиции, — так или иначе свидетельствовали, что некоторая часть русского общества не желает более мириться с отстранением от управления и требует своей доли участия в нем. Аргументированно и четко это было высказано в записке «О внутреннем состоянии России», поданной Лорис-Меликову 20 марта 1880 г. за более чем 20 подписями общественных деятелей (С.А. Муромцев, В.Ю. Скалой, А.И. Чупров и др.). Здесь прямо говорилось о неправильной внутренней политике, отчуждающей общество от решения важных государственных проблем. Между тем тяжелое финансовое положение, продовольственные затруднения, начинающийся экономический застой не могут быть устранены только усилиями правительства, заявляли авторы записки. Необходимо, по их мнению, возвратиться к политике начала 60-х гг., привлекая к преобразовательной деятельности все здоровые силы страны308.
Лорис-Меликов весьма внимателен к общественным настроениям и запросам, которые постигает и по прессе. Он вызывает к себе для неформальных бесед редакторов и издателей столичных газет и журналов, объясняя свою позицию и ожидая поддержки. В.П. Мещерский рассказывает, что бывало, губернаторы и даже министры ожидали в приемной Лорис-Меликова, пока оттуда выйдет кто-либо из «либералов печати»309. При всех преувеличениях, характерных для этого антагониста диктатора, необычность поведения Лорис-Меликова для имперского политика схвачена князем верно. Особенно тесно связан диктатор с ведущей либеральной газетой «Голос».
Судя по воспоминаниям В.П. Мещерского, в консервативных кругах «Голос» называли органом Лорис-Меликова. Сам князь после первой серьезной беседы с Лорис-Меликовым сделал вывод, что тот понимает диктатуру «по передовым из газеты «Голос»310. По словам М.Н. Каткова, Лорис-Меликов и К0 — тот же фельетон «Голоса», тот же подъем мысли и тот же государственный смысл, что у этих стрекулистов»311. В литературе «Голос» определяют как «собственный орган печати» Лорис-Меликова, его официоз, а также характеризуют отношения графа с редакцией как «союзнические»312. Стоит все же оговориться, что на роль официоза диктатора могли претендовать многие либеральные издания в пору его правления («Порядок», «Молва», «Страна», «Земство», «Русские ведомости»): они поддерживали его политический курс, пропагандировали его действия, и конечно же ощущали себя его союзниками. Тесные связи наладились у диктатора с «Новым временем»: в газете А.С. Суворина работал брат правителя канцелярии графа — К.А. Скальковский. С «Голосом» у Михаила Та-риеловича были лишь более близкие, доверительные отношения: в редакции состояли «свои» люди. С ее редактором В.А. Бильбасовым, зятем издателя «Голоса» А.А. Краевского, он был знаком с 1879 г., а в 1880 г. стал регулярно встречаться. Среди публицистов «Голоса» был К.А. Бебутов — выходец из знакомой по слркбе на Кавказе семьи армянских князей. Ведущий публицист «Голоса» профессор европейского и русского государственного права А.Д. Градовский, по сути, становится при Лорис-Меликове постоянным консультантом, а иногда и пишет на порученные ему графом темы313. Из дневника профессора Н.А. Любимова, редактора «Русского вестника», А.С. Суворин приводит запись о Лорис-Меликове, который якобы «спрашивал у Скаль-ковского об английском устройстве, чтоб не показаться невеждой перед Градовским (А.Д.). Допытывал, кто в Англии назначает министров — парламент или королева». Запись сопровождалась ремаркой Любимова: «И эти люди, эти невежды, хотели сочинить конституцию для России»314. Несомненно, на новом поприще Лорис-Меликову порой
Лорис-Меликов тянулся к людям образованным, черпая из общения с ними недостающие ему сведения в области государственного права и управления. С этим связано и его внимание к либеральной прессе. Из нее он черпал не только нужные сведения, но и информацию о положении в стране, которое весной 1880 г. было тревожным. Либеральную публицистику диктатор активно использовал для проведения своих идей, снабжая нужной информацией. Он отлично постиг «своеобразное влияние» периодической печати в России, «не подходящее под условия Западной Европы, где пресса является лишь выразительницей общественного мнения, тогда как у нас она влияет на само его формирование»317. Поборником свободы печати диктатор не был и, как всякий представитель власти, считал нркным для нее «надлежащее руководство». Но цензурные препоны с приходом Лорис-Меликова на верховный пост были ослаблены, хотя законодательно не оформлены.
За первые два месяца правления Лорис-Меликов чрезвычайно расширил свои знания о России, которую, по признанию, сделанному А.Ф. Кони, он мало знал. Знакомство с общественными требованиями подтвердило его прежние наблюдения и укрепило во многих собственных выводах. На его складывавшуюся программу воздействовал и постоянный обмен мнений с Д.А. Милютиным, А.А. Абазой, М.С. Кахановым, позиция которых как представителей либеральной администрации рке четко обозначилась. Д.А. Милютин уже был убежден, что «все наше государственное устройство требует коренной реформы, снизу доверху. Как устройство сельского самоуправления, земства, местной администрации, уездной и губернской, так и центральных высших учреждений — все отжило свой век, все должно бы получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершенными в 60-х гг.». Дмитрий Алексеевич задавался вопросом, честно ли хранить про себя эти убеждения, находясь в самом составе высшего правительства. Но и Дон Кихотом он быть не хотел: «Плетью обуха не перешибешь». До поры военный министр полагал, что преобразования «не по плечам нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже городового»318. С приходом во власть Лорис-Меликова Милютин уже не считал преобразования безнадежными.
Михаил Тариелович не принадлежал к тем, кто готов «перешибить плетью обух» и вообще рубить сплеча. Основным принципом его деятельности была постепенность, но отнюдь не как категория времени, а как способ действий, позволяющий избежать ломки и потрясений. По времени постепенность Лорис-Меликова как раз довольно быстрая — первый шаг к преобразованиям, намеченным еще в самом общем, недостаточно разработанном виде, он делает спустя два месяца после нового назначения, представив свой всеподданнейший доклад царю (см. док. № 36).
По своему содержанию доклад диктатора не столько отчетного, сколько программного характера. Однако и сам краткий отчет главы Верховной распорядительной комиссии заслуживает отдельного внимания: он дает представление о понимании им текущего, о его тактике и стратегии. Ссылаясь на указ 12 февраля 1880 г., Лорис-Меликов говорит о двух сторонах в работе комиссии в истекший период. Он весьма кратко рассказывает о той из них, что решала полицейски-охранительные задачи, перечислив достигнутое: объединение «разрозненной доныне деятельности полицейских и жандармских чинов», более целесообразное устройство розыскной части в столице, ускоренное продвижении дознаний по государственным преступлениям, наведении единообразия в основаниях административной высылки, пересмотре дел по государственным преступлениям и т. д. Остальная часть доклада посвящена «другой стороне» деятельности комиссии, направленной к «изучению разнородных причин, приведших нас к настоящему затруднительному положению, к разъяснениям настроения общества, равнодушное отношение которого к происходящим событиям во многом парализовало принимавшиеся до сих пор меры, и, наконец, к изысканию тех способов, кои могли бы служить к достижению желаемой цели — восстановления потрясенного порядка»319.
Но указ императора 12 февраля подобной задачи не имел в виду. Лорис-Меликов, как уже говорилось, на первом же заседании подведомственной ему комиссии поставил ее самочинно. В своем докладе он говорит о ней как якобы изначально предусмотренной, заявив, что указ об учреждении Верховной распорядительной комиссии успокоил благомыслящие элементы общества, «наметив решимость правительства не останавливаться на одних мерах внешнего свойства». Но в тексте Устава нет и намека на иные, кроме полицейских, меры. Можно предположить, что в своих ежедневных встречах с царем диктатор неоднократно затрагивал вопрос об этом, не имевшемся поначалу в виду направлении деятельности комиссии и мог считать, что Александр II его доводы усвоил как свои собственные. Однако, отчитываясь о двух сторонах своей деятельности, как вполне равноправно узаконенных, докладчик в заключение просит дозволения высказаться с откровенностью «до конца» и снова доказывает то, что рке заявлял как некую аксиому. Он (в который раз!) объясняет, что комиссия, которую возглавляет, «не может и не должна ограничиваться только изысканием и приведением в исполнение мер чисто полицейского характера. Восстановление потрясенного порядка и прочное ограждение спокойствия требуют мероприятий государственных»320.