Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники
Шрифт:
Три недели спустя после объявления войны я первый был удостоен получением награждения ордена Георгия 3-й степени за взятие Ардагана с 92 орудиями. Затем последовательно получил: Георгия 2-й степени за разбитие армии Мухтара-паши2, Владимира 1-й степени с мечом за взятие Карса и, наконец, я один из всей нашей армии был возведен за войну в графское достоинство (Милютин и Тотлебен3 были возведены годом позже и не исключительно за войну, а за заслуги вообще).
На бывшем 7-го ноября 77 года, на следующий день после взятия Карса — общем параде всех войск, участвующих на главном штурме Карса, в. к. Михаил Николаевич, объехав ряды и поблагодарив войска от имени Государя и своего, выехал к середине фронта и здесь, вынув
В апреле 78 г. после заключения мира и при увольнении меня от командования действующим корпусом, тот же Великий князь издал по Кавказской армии прощальный приказ, также опубликованный во всех газетах. В длинном и слезном приказе этом говорится, между прочим, следующее: «Я уверен, что вся Кавказская армия разделит со мною глубокое сожаление об оставлении ген.-адъютантом Л.М., хотя и временно, ряды их, среди которых имя его останется навсегда связанным со всеми доблестными подвигами войск действующего корпуса в минувшую кампанию. Не одна новая блистательная страница внесена им в славные летописи войск ему вверенных, с которыми он в течение 18 месяцев делил геройские труды и тяжелые лишения, выпавшие на их долю; а взятие Ардагана, бой на высотах Аладжи, сражении на Деве-Бойну и беспримерный в истории штурм Карса — составят навсегда гордость русской армии. Глубокая душевная признательность, моя любовь и уважение боевых товарищей и искреннее русское спасибо солдат, привыкших видеть своего корпусного командира в неустанных попечениях и заботах о них, да послужат ген.-адъютанту Л.М. залогом тех чувств, с которыми встретит его Кавказская армия, когда восстановленное здоровье дозволит ему вернуться вновь в ряды ее. Главнокомандующий Гене-рал-фельдцейхмейстер Михаил». Казалось бы, что честный человек в день открытия памятника не должен бы предавать забвению этих громких заявлений.
Одновременно с открытием войны последовало Высочайшее повеление как для Балканской армии, так и на Кавказе, чтобы часть денежных расходов, потребных на содержание и продовольствие войск, производилось звонкою монетою. Получив это Высочайшее повеление, я нашел необходимость не приводить его в исполнение и строго приказал интенданту производить по-прежнему решительно все отпуски кредитными рублями. Наученный опытом предшествовавшей войны 53—55 года, я не мог не предвидеть, как это и оправдалось вскоре в Балканской армии, что, начав расходование с части золота, мы непосредственно перейдем к целому, и тогда обращение кредитного рубля прекратится совершенно. Распоряжение мое сильно не понравилось многим и в особенности поставщикам и комиссионерам, но я упорно следил за точным выполнением отданного мною приказания и достиг того, что, начав войну с кредитными бумажками, мы закончили ее, не выпустив в обращение для войсковых потребностей ни одного полуимпериала. А между тем, для содержания в течение целого года тысячной армии за пределами государства потребовалось бы немало золотой монеты.
Сколько мне известно, история не представляет еще примера ведения наступательной войны на ассигнации. Заслуги этой никто у меня еще не оспаривает. Великий князь в 83 г. в одном из бывших частных заседаний в Государственном совете и в моем присутствии заявил об этом всем присутствующим членам.
Вот я и высказался до конца. Уверен, что, прочитав это длинное письмо, Вы согласитесь, что грубость и отрицание элементарных приемов военной вежливости составляют неотъемлемую принадлежность ныне победоносно хрюкающих властей наших.
Откровенно говоря, я нисколько не был бы удивлен или огорчен, если бы не получил приветственной телеграммы только от одного Государя. Склад его и недостаток полученного им воспитания известны более или менее всем. Раздражает меня поступок презренного Михаила Николаевича, приветливого с теми, в ком нуждается, и пресмыкающимся перед каждым, кого боится. Раздражает еще больше потому, что благодаря отвратительным свойствам этого
Этот завистливый и фальшивый в полном значении этого слова Вел. князь боязлив и робок, как заяц, не только на поле битвы, но и в мирное время. Робость эта, доходящая до болезненных проявлений, при-рождена ему с детства, как передали мне об этом некоторые члены Царской фамилии. Все высказанные недостатки маскируются для публики весьма благообразными наружными формами Великого князя и вежливым мягким обращением со всеми. Не доверяя собственным способностям и будучи неучен, он охотно подчиняется влиянию всех окружающих его лиц и таким образом является слепым исполнителем желаний и указаний жены своей (женщины достаточно умной, но злой и честолюбивой), докладчиков своих, адъютантов и прочее. А так как все эти лица руководствуются различными убеждениями и домогаются разных и часто противоположных целей, то можно себе представить этот сумбур и ту непоследовательность, которыми отличаются все действия августейшего Князя.
Эту несомненную истину могут засвидетельствовать те, которые имели с ним дело. В 75-м году я расстался с деятельною службою на Кавказе и для отдыха переехал с семейством за границу. В конце 76-го года, когда восстание в Боснии и Герцеговине приняло уже широкие размеры и война с Турцией становилась неизбежною, я получил в Висбадене, совершенно для меня неожиданно, телеграмму Вел. Кн., в которой он сообщал мне о немедленном прибытии на Кавказ для принятия в командирование корпус, предназначавшийся для действий в Азиатской Турции. На 8-й день после получения телеграммы я был уже в Тифлисе и только там узнал, что назначение мое состоялось по личному выбору Государя, а не по ходатайству Великого Князя,
Назначение это озадачило более всех помощника Его Высочества, кн. Мирского4, и его прихвостней — ген. Павлова5, начальника штаба Кавказского округа, заранее мечтавших уже быть полными хозяевами и главными распорядителями на театре военных действий. В этих видах они заблаговременно распределили даже все должности как по управлению Корпусом, так и по отдельным его отрядам.
Зная то громадное влияние, которым пользовался князь Мирский, мне нетрудно было предвидеть, что во все время войны я буду иметь в нем весьма ловкого и ярого противника, более серьезного, чем сами турки. Смелый, энергичный и весьма широко наделенный способностью... кн. Мирский не мог не видеть в моем назначении, а следовательно, и во мне, самом человеке, преградившего ему путь к отличиям, славе и к высшим государственным должностям. Подбить Вел. Кн. к протесту и к исходатайствованию нового назначения он не решался, ибо предчувствовал, что за Государем стоял Милютин, который весьма близко знал все достоинства и недостатки кн. Мирского. Попробовал было я сам заявить Вел. Князю, что так как военные действия еще не начались, то я охотно готов отказаться от принятия Корпуса в командовании, если только назначение мое не согласуется с его желаниями. Храбрый фельдмаршал до того перепугался этого заявления, что стал божиться и уверять, что лучшего и более подходящего выбора не могло быть сделано. Пробыв 5 дней в Тифлисе и ознакомившись с перепискою, я выехал на Кавказско-Турецкую границу, а вскоре затем, вследствие обращенного мною категорического вопроса к Вел. Князю, получил инструкцию, по которой мне представлялись права командира Корпуса, временно отделенного от армии. Это было в ноябре 76 г., за 4 месяца до объявления войны.
Как за это время, так равно и 1г/2 месяца после открытия военных действий, т. е. до прибытия к войскам Вел. Князя с легкомысленною свитою — я имел полную возможность свободно и самостоятельно заняться порученным мне делом... Блистательно начавшаяся кампания — вступление всех 3-х отрядов действующего Корпуса в пределы Турции, занятие Баязета и овладение штурмом Кардагана — возбудили в Вел. Князе и во всей окружающей его среде жажду к отличиям и наградам, и вот 29 мая Августейший Глав-