Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Итенберг Борис Самуилович

нокомандующий, сопровождаемый своим начальником штаба, артиллерией и громадною свитою, прибыл к войскам под Карс.

В порядке служебном и по долгу чести, лежавшем во всяком военном человеке, он должен был бы в тот же день издать приказ о вступлении своем в непосредственное командование и распоряжение войсками. Этим приказом он, так сказать, принимал на себя ответственность во всех действиях как успешными, так равно и не удачными. Как показывает нам история войны, не устилает все пути сплошными розами, попадаются и колючки. Об издании упомянутого приказа я дважды просил Вел. Князя в самый день приезда и высказал, что Паскевич в 29-м и Муравьев в 54-м годах поступили совершенно таким же образом; объяснил при этом, что в присутствии Главнокомандующего самое понятие о правах и нахождении командира отдельного

Корпуса является аномалией. Заявил также, что с изданием просимого приказа я обращусь в командира Корпуса, не отделенного от армии, и буду в точности исполнять получаемые мною свыше приказания.

Советники Вел. Князя весьма ясно понимали рискованность и невыгоду издания приказа; все пожелания их клонились к тому, что успешные действия относить к себе, а неудачу сваливать прямо на ответственного Корпусного командира. Преследуя эту иезуитскую цель, они убедили Вел. Князя объявить в приказе, что, прибыв к войскам, он оставляет по-прежнему все распоряжения и действия на командира Корпуса. Как надлежало поступить мне? Выбор был двоякий: или просить о немедленном увольнении меня от должности, или же примириться с тем тяжелым и не благодарным положением, в которое ставил меня приказ. Подать в отставку во время войны равносильно побегу с поля сражения, и на это едва ли решится человек, наделенный даже железной волей; вот почему я принял 2-й способ. С этого дня начинается для меня тот томительный период интриг и завистей, который не прекращался до заключения мира.

Двоеначалие в одном и том же учреждении является бессмыслицей, и нельзя даже представить себе простой канцелярии, одновременно подчиненной двум распорядителям; в военное же время такая двойственность может повлечь за собой пагубные последствия. В составе армии и в значительных корпусах бывают личности, бесспорно, одаренные бойкими военными способностями и пригодные для выполнения весьма сложных военных поручений. Но нередко случается, что личности эти, независимо от военных способностей, не уживчивы, склонны к интригам, дерзки в обращении с подчиненными и т. п. Недостатки эти могут быть устранены и сдержаны лишь при том условии, когда всем и каждому в военном стане известно, что как поощрение, так и порицание находятся исключительно в руках одного начальника. К числу вышесказанных лиц я должен, к сожалению, отнести генералов Геймана и Лазарева⁶, замечательно способных и ближайших моих сотрудников.

Намеренные восхваления, хцедро распускаемые сформировавшимся под флагом кн. Мирского кружком праздной камарильи и разной сволочи, довели дело до того, что Гейман стал уже совершенно небрежно относиться к своим обязанностям и вследствие чего не настиг Мухтар-пашу при отступлении его за Согаплуг ( ?), а затем и прозевал и овладение Эрзерумом немедленно после удачного Деве-Бонис-кого сражения. Что касается Лазарева, то самохвальство и самообожание этого человека достигли таких размеров, что после штурма Карса он стал нахально доказывать, что счастливое занятие полковником Фадеевым форта Карадах⁷, молодецкое овладение генералом Рыд-зеватским форта Араб⁸, штурм генералом Алхазовым форта Хафис и даже пленение генералом Роопом, щербатовским полковником Бати-евским 14 тысяч турок⁹, бежавших из нагорных укреплений, — все это совершилось по личному его указанию и распоряжению! Словом, выходило, что все от мала до велика были обязаны успехам одному только Лазареву и что он сочинил даже план атаки Карса.

На беду Лазарева, в числе нескольких соревнователей составления какого-то плана атаки явился грозным для него претендентом и кн. Мирский, глашатаи которого гласно проповедовали в Главной квартире, что Мирского следует наградить орденом Георгия 2-й степени. И что же? Мудрый и бравый Вел. Князь, следуя совету своего домашнего ареопага, написал Государю и исходатайствовал этот орден Мирскому, не заведовавшему на войне никаким учреждением, не командовавшему ни одним солдатом и просидевшему в ночь штурма в Главной квартире — в 12 верстах от места действия! Неожиданная награда эта поразила всех, за исключением камарильи, и нельзя не признать, насколько Лазарев заслуживал Георгия 2-й степени за штурм и столько же

награждение Мирского явилось вопиющим нарушением справедливости и умалением значения самого ордена, для получения которого ложатся костьми сотни людей.

В донесениях в Петербург, которые изготовлялись в Главной квартире и подносились на подпись Вел. Князю, старались всячески и весьма ловко обходить мое имя и по возможности не упоминать его. Так было поступлено и в рапорте о штурме Карса. Раздосадованный этим и беседуя однажды с Вел. Князем, я поставил ему следующий вопрос: «А что, Ваше Высочество, на кого бы пала всей своей тяжестью от-

ветственность, если бы штурм Карса был отбит?» Августейший, не долго думая, брякнул мне: разумеется, на командующего действующим корпусом. Я смолк и не продолжал уже этого разговора, дабы не разъяснить известный даже гимназистам аксиомы: тот, кто несет ответственность за неудачу, имеет неотъемлемое право и на привилегии в успехах в размере, соответствующем занимаемой должности.

Одним из самых ярких претендентов на взятие Карса явился, к огорчению Мирского, Лазарева и компании, некто Осман-Бей; бывший майор Турецкой службы, ренегат и присланный в действующий Корпус в качестве переводчика, как отлично знающий арабский и турецкий языки. Осман-Бей издал на французском языке книгу, в которой указывал, что овладением Карса русские обязаны исключительно ему одному. Шарлатан этот разъезжал по столичным городам Европы и читал о Карсе публичные лекции. Незадолго до штурма Карса выехал, к счастью, из района войск действующего Корпуса генерал французской службы граф де Курск, своими нахальством и болтливостью очаровавший до такой степени Вел. Князя и Мирского, что без предварительного с ними совещания в Главной квартире не делал ни одного шага¹⁰. В качестве прихвостней ген. Курск состояли полковник Винсер (адъютант Вел. Князя, итальянец родом, не говоривший по-русски, бывший адъютант Неаполитанского короля) и генерал кн. Фердинанд Витгенштейн, перешедший к нам из австрийской службы, величайший авантюрист и много раз грабивший русскую казну деньгами и землями¹¹.

Чтобы закончить с этим отделом, я должен назвать еще двух лиц, которых при всем желании нельзя помянуть добром. Это: 1) генерал-лейтенант Девель, бывший начальник Ахалцихского отряда, грязный интриган, оратор замечательный, храбрый в политике и боязливый в огне¹²; 2) назначенный ко мне тифлисскими властями, еще до приезда моего из Висбадена, начальником штаба — ген. Духовской, человек замкнутый, злой, во многом напоминающий грибоедовского Молчалина. Духовской сам, по счастию, пожелал в июле 77 года, под предлогом болезни, оставить Корпус и был заменен генералом Гурчиным — человеком вполне добросовестным и честным.

За сим, естественно, может возникнуть вопрос — каким образом при существовавшем двоеначалии и интригах мы могли достигнуть на Азиатском театре войны столь блистательных в боевом отношении результатов? Отвечу на это, что масса начальствующих лиц (начальники дивизий, бригад, полков, батарей и прочих учреждений Корпуса) вполне честно и безукоризненно относились к своим обязанностям, не вдаваясь ни в какие интриги... Доблестных офицеров и неподражаемых солдат, это мне кажется, что презренная камарилья еще не способна сокрушить или ослабить их прекрасные качества.

Были ли сделаны во время войны ошибки... Я коснулся этого вопроса с тем намерением, чтобы пояснить об одной крупной преступной ошибке, совершенной в самом начале войны. Делаю это еще более потому, что в абсолютно деспотическом государстве нашем печать не сможет обсуждать предмет с полной откровенностью, если только в самое дело вмешан, прямо или косвенно, член царской фамилии. В обществе и в военной литературе обвиняли часто и продолжают обвинять Военное министерство в том, что оно выставило в начале войны слишком недостаточное число войск для действий против турок. Обвинение это, быть может, имеет полное основание в отношении Балканского театра, с которым я знаком мало и судьей быть не могу. Что касается Азиатского театра, то само собой разумеется, что если бы с открытием военных действий мы имели 15 или 20-тью батальонами более наличного числа войск, то здесь задача наша облегчилась бы в значительной степени.