Граф Никита Панин
Шрифт:
— Да вы же под приглядом самой Богородицы–заступницы, — засмеялся Никита Иванович, — вам ли бояться?
— Береженого и Богородица бережет, — мудро ответила Анна.
— А мы уж ходили к блаженной, — робко заикнулась Маша, и хотя Анюта кинула на нее опять суровый взгляд, но Маша не утерпела и рассказала Никите Ивановичу, как они разыскивали блаженную Ксению…
— Да только она нам ничего не сказала, — огорчительно произнесла Маша, — мы уж ее и так и эдак пытали… Рассказали, что она во сне к матушке нашей приходила и велела идти в собор, да свечку поставить Богородице, да помолиться как следует…
Маша так живо и ярко описывала встречу, что Никита Иванович словно бы вживе видел эту сцену…
Они
— Ксения, Ксения, — закричали в голос девушки, стараясь обратить на себя внимание блаженной, стараясь догнать ее спорые мелкие шаги. Но она шла, не обращая внимания ни на что, словно стремясь к какой-то известной лишь ей цели, быстро и часто, оскальзываясь на комьях земли и промокая под секущей крупой снега.
Они все-таки догнали ее и прямо перед ней упали на колени на мостовую. Блаженная постаралась обойти неожиданное препятствие на пути.
Тогда сестры поднялись с колен, взяли ее под руки с обеих сторон и стащили с себя пуховые платки, закутывая ее промокшую спину и заиндевевшие плечи. Но женщина стаскивала платки, кидала их прямо в мокрую глину и упрямо стремилась вперед, словно от той цели, куда она старалась дойти, зависела ее жизнь.
— Помоги, Ксения блаженная, — неожиданно нашлась Маша и опять упала перед ней на колени.
Только тогда безумная остановила свой взгляд на этой скромно, но богато одетой девушке и неожиданно сказала:
— За сорок дней…
— Что за сорок дней? — в изумлении спросила Анна.
Но Ксения опять не вымолвила ни слова, хотела дальше продолжить свой путь.
— Ты явилась матушке нашей во сне, — требовательно и сурово заговорила Анна. — Ты велела ей пойти в церковь и поставить свечку Богородице–заступнице. Мы стали богородицыными дочерьми, и судьба наша обернулась счастьем и богатством. Расскажи, как, почему?
Но блаженная только опять тупо посмотрела на них и ничего не сказала.
— Возьмешь ли от нас царя на коне? — Маша протянула ей на ладони несколько копеек. Она давно знала, что юродивая не от всех принимает милостыню, да и то просит только царя на коне — копейку с изображением Великого Петра на коне, указывающего путь России.
— Ничего мне не надо, — устало отозвалась блаженная. — Идите своей дорогой…
— Позволь согреть тебя, позволь покормить, позволь тебя приютить, — чуть не плакали девушки.
— У каждого — своя дорога, — отозвалась Ксения.
— Но почему ты сказала — сорок дней…
— А как преставилась Ксеньюшка…
— После сорока дней ты и явилась к матушке во сне? — догадалась Маша.
И опять юродивая ничего не сказала, ничего не ответила на это.
— Ксения, дорогая, хорошая… — заикнулась опять Анна, но юродивая прервала ее:
— Андрей Петров я, а Ксеньюшка давно умерла…
Они все еще старались удержать ее, поговорить, отвести в свою квартиру и накормить, согреть, но она упрямо вырвалась из их рук и быстро побежала в сторону дикого заснеженного поля. Девушки побежали было за ней, но снег, секущий твердой
Торопясь и волнуясь, рассказывали сестры Никите Ивановичу о своей встрече с Ксенией и глазами спрашивали у него ответа на свои вопросы. А что он мог им сказать? Только то, что на свете много необыкновенного, да и еще много чего мог бы сказать Никита Иванович — истин прописных, давно знакомых, известных. Но он ничего не сказал: сами до всего дойдут, если есть у них разум. А нет — значит, и не надо…
Девушки обещались дождаться ответа от Петра, и Никита Иванович собрался во дворец князя Куракина, замужем за которым была его сестра и где временно остановился брат. Тот пластом лежал в тесной, жарко натопленной комнате и тихонько стонал. Опять разыгрался застарелый ревматизм — эта проклятая болезнь, что так ломала и корежила его израненное тело…
Петр ничего не сказал в ответ на странное предложение, но только показал рукой на себя — куда в таком состоянии.
Его явно мучила глубокая скорбь по умершей жене. Они славно прожили почти двадцать лет, поженившись совсем молодыми, но чахотка не дала им завести детей, а потом и унесла в могилу безвременно супругу Петра.
Однако на второй день после посещения Никиты Петр вдруг решил собраться в Везовню — а вдруг и правда станет ему легче в родных краях, а вдруг и правда родной воздух и парное молоко помогут встать на ноги. Не хотелось оставлять Петербург в такое время, когда начиналось новое царствование, но он уже понял, что именно в это время ему придется хуже всего: царь не жаловал старых умудренных вояк, назначал на должности командиров немцев, еще и не нюхавших пороху, а старых испытанных — отставлял, не давая им ходу, не желал даже прислушиваться к их советам. Вот так и случилось, что Петр вместе с барышнями Вейделями, баронессами и сиротами, богородицыными детьми, выехал в путь по начавшей уже подтаивать дороге.
Лошади бойко постукивали копытами по намерзшей укатанной колее, слегка покачивался уютный дормез на высоких полозьях, а внутри на обитых мехом сиденьях расположились Аннушка и Маша, а напротив них — Петр Иванович Панин. Возок с провиантом и дорожными припасами Петра Ивановича трусил вслед за дормезом. Возок продувало, был он крыт рогожей, сиденья жесткие, и в первый же час расположившийся там Петр Иванович начал кашлять и чихать. На остановке Аннушка и Маша уговорили Петра Ивановича перебраться в их просторный, теплый и уютный дормез и теперь часто взглядывали на него, ожидая рассказов о войне, о далеких странах, где он побывал. Но Петр Иванович только покряхтывал от болей и морщился, стараясь скрыть свои страдания от девушек. Что им, молодым, здоровым, полным сил, до его старческих мучений, думал Петр Иванович, разве поймут они, как тяжело бывает, когда начинает корежить и мучить подагра, когда ни руки, ни ноги поднять нет сил. Но постепенно тепло и мягкость сиденья, а также особая атмосфера дормеза, наполненная жалостливыми и восхищенными взглядами девушек, явно придали ему сил, боли отступили, и он потихоньку разговорился, услышав удивительную историю девушек. Петр Иванович и не заметил, как начал описывать сражения, в которых участвовал, диковинные жилища немцев–бюргеров, их лютеранские кирки и их пасторов, бравых вояк–пруссаков, на которых нагляделся, чистые и ухоженные города Европы.
С восхищением, восторгом внимали ему девушки, и дорога пошла быстрее под рассказы и вопросы.
Через три дня они уже были в Везовне, где находился старый, полуразвалившийся дом господ Паниных. Не топились печи, из всех щелей дуло, крестьянишки не заботились о господском жилье, управитель попался вор и жулик. Он был неприятно поражен неожиданным приездом одного из хозяев, юлил и смотрел в угол, когда Петр Иванович велел натопить печи и привести хоть в какой-то относительный порядок комнаты.