Граф Орлов
Шрифт:
Ерофеич после той охоты нас зауважал, а ко мне в особенности проникся. Когда я в Петербург на службу поехал, Ерофеича матушка со мной отправила: был он мне и дядька и слуга верный, а после спас от смерти в Чесменском бою, свою жизнь за мою отдав, - впрочем, это я далеко вперёд забежал - если уж рассказывать, то всё по порядку.
С оперник в Петербурге
– Покажи медвежью зарубку ещё раз, - сказала Ляля,
– Смотри, - он опять закатал рукав.
– Зачем тебе?
– А вот зачем, - поцеловала шрам Ляля.
– Голубка ты моя!
– обнял её граф .
– Как бы мне годков двадцать скинуть, увёз бы я тебя куда-нибудь на край земли - ей-богу, увёз бы!
– Сейчас увези!
– возразила Ляля.
– Какой ты старый, ты моложе молодых, - она покосилась на Григория Владимировича.
Тот закашлялся:
– Однако, холодает... Не зайти ли нам в дом?
– Иди, мне не холодно, - отказался граф.
– Эй, кто там у стола?.. Водки мне большую рюмку и закусить!.. Выпьешь со мной, господин философ?
– спросил он меня.
– Не откажусь, - согласился я.
– И я выпью. Дайте и мне водки, - внезапно попросил Григорий Владимирович.
– Это по-нашему!
– обрадовался граф.
– Узнаю орловскую породу.
– И мне дайте, - как не выпить с таким барином?
– проговорила Ляля, опустив голову на плечо Алексея Григорьевича.
– ...А теперь песню - удалую цыганскую песню!
– сказал граф, когда мы выпили и закусили.
– А ты спляши, Ляля, потешь моё сердце!
– Потешу я твоё сердце, Алексей свет Григорьевич!
– Ляля встала у костра и крикнула что-то цыганам на их языке.
– Смотри же, как Ляля для тебя плясать будет!
Цыгане заиграли и запели, вначале медленно и тихо, потом всё быстрее и громче, - и так же медленно, а потом всё быстрее плясала Ляля. В её танце не было правильности, не было определённых фигур и движений, но сам он был одно движение. Искры от костра взлетали к небу, огонь то разгорался, то затухал, и всё это - музыка, песня, танец и огонь костра - сливалось в какую-то невообразимую и необыкновенно притягательную пляску, на которую хотелось смотреть ещё и ещё, так что когда резко оборвался последний звук гитары, я невольно вздохнул.
Граф был в восторге:
– Ах, ты, голубка черноокая!.. Возьми от меня этот перстенёк за дивное умение твоё, - он снял перстень с бриллиантом со своего мизинца.
– Нет, Алексей Григорьевич, не возьму, - не обижайся, барин милый, но не ради такой награды я плясала, - отказалась Ляля.
– Ласковое слово твоё дороже стоит.
– От графа Орлова не берёшь?
– сказал Григорий Владимирович, усмехаясь.
– Многие от графа Орлова подарки получали, а я не взяла - разве это не большего стоит?
– тряхнула прядями чёрных волос Ляля.
– Ай да Ляля, - тоже ведь философ, а?
– граф посмотрел на меня.
– Ещё какой, ваше сиятельство, - согласился я.
– Хочешь послушать далее про жизнь мою?
– спросил граф, обнимая цыганку и сажая её возле себя.
– Не скучно тебе?
– Мне про тебя всё интересно, - возразила Ляля.
– Где ты, там скуки нет.
– Что же, слушайте дальше... В Петербурге меня определили в кадетский корпус, но недолго я там оставался - и возраст был не тот, и к зубрёжке охоты не было, а по-другому там не учили: знай, зазубривай всё наизусть. Да и учителя были хуже некуда: бывшие кадеты, которые
Петербург меня так поразил, что первое время я ходил по городу, разиня рот. Какой простор, какие красоты; вот уж поистине столица великой империи! Главная улица - Невский проспект - широченная и за горизонт уходит, а дома на ней только каменные, ни одного деревянного, их указом строить было запрещено. Каждый дом в два этажа и узорчатой чугунной решеткой ограждён.
На набережной тогда строили Зимний дворец для государыни-императрицы Елизаветы Петровны, а был ещё Летний, тоже удивительной красоты - с садом, галереями, террасами и фонтанами. Далее Смольный собор возводили, - тысячи солдат и мастеровых сюда согнали на работу, - и ничего величественнее этого собора я в жизни не видал. Жаль, что не достроили: в алтаре кто-то наложил на себя руки, и поэтому службу в храме нельзя было сто лет совершать...
А какая жизнь в Петербурге была: всё бурлило, всё двигалось! Днём по улице иной раз не пройдёшь, возы со всякой всячиной непрерывно тянутся, - а на Неве стоят корабли из Европы; барки, лодки, плоты сотнями места ищут у пристаней.
По вечерам в богатых домах балы и маскарады начинались один пышнее другого, и на них такая разодетая публика съезжалась, - я и не знал, что такие наряды бывают! Их шили по новейшей французской моде лучшие портные из Франции: в обычай это было введено гетманом Разумовским, братом давешнего фаворита императрицы Елизаветы, и Иваном Шуваловым, новым фаворитом её, - оба были большие щеголи и модники.
***
Вылезши из своих лесов, я сперва чувствовал себя в Петербурге чужим: учения, ведь, не было у меня, считай, никакого - хорошо хоть грамоту знал. А тут по-французски говорят, на балах танцуют, вирши пишут и высокоумные беседы ведут. Ну, кто я при этом?
– медведь медведем! Однако вскоре навострился: несколько слов французских затвердил, большего по сей день не знаю, из разговоров кое-чего запомнил, а главное, танцам выучился. Ничего, обходился как-нибудь: в конце концов, от солдата учёность не требуется - были бы смелость да отвага, да верная служба российскому престолу!
Наш полк имел свои казармы, весьма приличные, но там жили офицеры и старослужащие, а солдаты и новички квартировались отдельно, кто где мог, и надзора за ними не было никакого. Служба была неутомительной: надо было лишь являться на дежурства, смотры и парады, - а в остальном живи, как хочешь.
Мы, гвардейцы, всегда были на особом положении, так со времён Петра так повелось. Офицерские звания в гвардии были выше армейских, жалование тоже больше, но, главное, мы при высочайших особах службу несли, при самом императорском дворе. Гвардия могла в любой момент потрясение в верхах государства произвести, - и производила! Начиная от Екатерины Первой ни одно восшествие на престол без гвардии не обходилось, и государыню Елизавету Петровну тоже гвардейцы в императрицы произвели. А далее Екатерину Вторую единовластной правительницей сделали, - но об этом речь впереди, не буду опять-таки забегать...