Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Нет уж, матушка, вы таких суждений себе, пожалуйста, не позволяйте. Государыню только рассердите.
— И впрямь, Елизавета Васильевна, тебе с твоими мозгами курьими в рассуждения пускаться ни к чему. Тем паче государыню сердить.
— Да я что… я только вообще… а то что же…
— Вот–вот и сиди тихохонько. На ус мотай, а в разговор не встревай, жена. Сумятица от тебя одна.
— К Семену Кирилловичу государыня благоволит. Шутка ли, еще когда чин генерал–аншефа получил и звание обер–егермейстера, назначение присутствовать
— Не его, Платон, не его. Семен Кириллович как решил в Петербурге Окончательно осесть, Братцево двум своим незамужним сестрам продал — Авдотье и Наталье Кирилловнам. А уж они, по девическому своему состоянию, село единственному племяннику — сыну третьей своей сестры — завещали. Александру Сергеевичу. Строганову.
— Час от часу не легче! Да знаете ли вы, папенька, что Александр Сергеевич первый у государыни собеседник, в картах партнер неизменный. А уж в театре али на концерте каком Строганов всегда у левой руки государыни сидит — приказано ему так — и подсказывает.
— Строганов государыне подсказывает? Государыне? Что?
— Тут уж малый такой секрет есть. Государыня театром изволит развлекаться, особенно коли ее собственного сочинения пьеса выставляется. А вот музыки не любит. Сама мне признавалась — в сон ее клонить начинает, если музыка не танцевальная.
— Да и мой вкус такой, как у ее величества. Танцы — было время! — оторвать меня нельзя, а уж пиликанье всякое слушать — увольте. А Строганов-то причем?
— Притом, что показывать должен, в которых местах музыканты подлинного совершенства достигают, где аплодисменты им полагаются. Александр Сергеевич знак государыне сделает, она тут же аплодировать начинает, а уж за ней весь зал.
— Разумно, куда как разумно. К чему государыне мысли свои чепухой разной засорять.
— И как это ты, Платошенька, все увидеть, обо всем дознаться успел. Никогда не думала, что внимательный ты такой!
— Служба придворная. Тут уж только успевай по сторонам смотреть и все примечать. Государыня и то похвалила, мол, на тебя, Платон Александрович, положиться можно.
— Вот и отлично, сынок! Самое время к родовому имению подступиться. Ты что-то о графе Строганове сказал, только Братцево к нему отношения не имеет.
— Как это — не имеет? Разве продал имение? Когда? Кому? Не иначе какой-никакой слух бы при дворе прошел.
— Да нет, тут история особая. Я кое-что выведал. Чего не узнал, тебе, Платон потрудиться придется. Значит, должен ты знать, молодость свою граф провел за границей.
— Кто ж об этом не знает. Сколько раз государыня повторяла: и что лучшие профессора Женевы ему одному лекции читали, и что по Италии он путешествовал — страсть к коллекционированию припала, а там и Париж вниманием не обошел. Точно не скажу, а вроде года два химии и металлургии неизвестно зачем обучался.
— Богатому наследничку почему бы себя не потешить. Все лучше, чем родительские наставления дома слушать.
—
— Оно грешно и вышло. Доездился Александр Сергеевич, так что по возвращении никого из родителей в живых не застал.
— Вот оно как, батюшка! Это ему в наказание.
— Перестань тарантеть, Елизавета Васильевна! Не больно-то Строганов такой оборот дела за наказание принял. Заботиться о нем сама императрица Елизавета Петровна стала, не кто-нибудь! Она же ему и невесту сыскала — дочь вице–канцлера Михаилы Илларионовича Воронцова.
— Значит, племянницу свою двоюродную, не так ли?
— Ну ты, Платон, прокурат! И в этом разобрался! Ловкий ты у нас, ничего не скажешь. Супруга вице–канцлера государыне императрице двоюродной сестрой приходится да еще самой что ни на есть любимой — Анна Карловна Скавронская.
— Посчастливилось графу. И приданое, поди, немалое.
— А вот и нет, Платон. Это императрица своей родственнице решила богатства несметные строгановские подкинуть. Куда до них Воронцовым!
— Понятно. В таком раскладе графу никак не отвертеться, если б ему, скажем, невеста не по душе пришлась или еще какое неудовольствие вышло.
— Вот–вот! Не показалась ему невеста, да и он ей не по вкусу пришелся. Только государыня императрица Елизавета Петровна скончалась, завели молодые дело о разводе. Неизвестно, как бы все кончилось, только супруги вскоре не стало. Совсем молодой преставилась, руки графу развязала.
— Ладно, богатств его не приуменьшила.
— Что верно, то верно. Да и наследников они не завели — порозь жить стали. А еле–еле траур кончился, граф заторопился вдругорядь браком сочетаться. На этот раз с княжной Екатериной Петровной Трубецкой.
— И она померла?
— Да нет, Платон, жива графиня и по сей день, здравствует и благоденствует, только с другим, так скажем, сожителем.
— Ничего подобного слыхать не доводилось. Как же это?
— Видишь, и во дворце не про все узнать можно. А дело было такое. Уехали молодые в Париж. В Версале их принимали. Сам Вольтер в графиню на старости лет втюрился, всякие комплименты ей говорил. Там и наследник у них родился.
— Так Граф никогда с супругой во дворце не бывает, никто ее ни в каких разговорах не поминает.
— Какое же тут поминание. Господи, прости. Вернулись Строгановы в Петербург. Глянула графиня на флигель–адъютанта тогдашнего да головку-то и потеряла. Влюбилась без памяти.
— Влюбилась — ее дело. Главное — супруг бы не узнал, при императрице ничего не всплыло.
— Умник ты, Платон! Мало что графиня влюбилась, так ведь с полной взаимностью и — в кого бы ты думал — в Ивана Николаевича Римского–Корсакова.
— Спятил он, что ли? Замужняя дама!
— Плевать, что замужняя, а вот что от императрицы расплата тотчас же последовала, от этого, брат, не отмахнешься.