Граф Платон Зубов
Шрифт:
Петербург. Зимний дворец. М. С. Перекусихина и А. С. Протасова.
— Марья Саввишна, а, Марья Саввишна! Где ты там?
— Никак Анна Степановна! Милости прошу, милости прошу, гостья дорогая. Тут у меня как раз и самоварчик кипит, сливочек свеженьких, только что не янтарных, с фермы принесли, калачики горяченькие. Прошу хлеб–соли отведать.
— Какой чаек! Хотя чашечку и выпью. Больно у тебя, Марья Саввишна, калачики всегда хороши.
— Вот и государыня нет–нет их да отведает.
— А сама-то государыня нешто на прогулку ушла? Будто ранее обычного.
— Пораньше, пораньше. Не спалось ей, голубушке, вот пораньше и собралась.
— Одна ли?
— Хотела одна, да Платон Александрович подкараулил. Вместе пошли.
— Вот и слава тебе, Господи, что вместе. Слыхала ли, чего вчера на представлении семейства Зубовых деялось?
— Да по–разному народ-то в покоях дворцовых толкует.
— Значит, уже толкует. Вот же досада какая!
— Да вы, Анна Степановна, коли ваша милость будет, может, сами мне про вчерашний день расскажете. Так оно вернее будет.
— Кому ж и рассказывать, как не тебе, Марья Саввишна. Велела государыня позавчера семейство Зубовых к представлению императрице приготовить. С приглашением лейб–курьер поехал, а с благодарственным ответом младший брат Платона Александровича во дворец примчался.
— Слыхала, слыхала. Толковали, больно собой хорош.
— Слишком хорош, Марья Саввишна. Уж ежели на Платона Александровича глаз положить, то Валерьяна Александровича нипочем не обойти. На два года братца помоложе, побойчее. Ладный такой. Ловкий. И все норовит впереди всех оказаться.
— От молодости. С кем не бывает.
— Не так все просто, Марья Саввишна. Я от разу подумала, а что если тут и конец нашему Платону Александровичу.
— Что вы, что вы, Анна Степановна! Это уж Господь не попустит — чтоб такие перемены да в такой короткий час. Господи, спаси и сохрани. Не те лета у государыни, чтобы…
— Без тебя, Марья Саввишна, знаю. Потому сердце-то и захолонуло, а парнишка-то такой бойкий. Углядеть не успели, как в залу приемов проскользнул. Прямо перед государыней предстал. Да что предстал — с разбегу в ноги кинулся и край платья поцеловал.
— Ишь какой быстрый.
— Прыткий, сказать хочешь. Прыткий и есть. Государыня руку протянула, чтоб с колен его поднять, а он ручку-то ее и перехватил, губами прижался — не отпускает.
— Государыня, поди, разгневалась.
— Ничего не скажешь, угадала! Слова наглецу не сказала. Смотрит на него и смеется. А потом ласково так: «Чей же ты будешь, молодой красавец?»
— Красавец? Батюшки!
— Вот теперь поняла, Марья Саввишна?
— А Платон Александрович-то где тем временем был? Чего ж не вмешался, слова своего не сказал?
— За делом каким-то государыня его послала. Валерьян Александрович, так полагаю, при нем бы не расхрабрился, хотя куда Платону Александровичу с его стеснительностью до братца. Это он сам на
— Да уж с государыней робости-то у Платона Александровича и следа не осталось. Иной раз даже боязно становится — не перебирает ли меру с ее величеством.
— Не наше дело, Марья Саввишна. А вот ввечеру продолжение последовало. Все семейство заявилось. Ничего не скажешь, что мамаша, что детки — все хороши, а только лучше Валерьяна Александровича не придумаешь. Государыня сколько с родителями ни толковала, все на него поглядывала, тебе потом ничего не говорила?
— Выходит, говорила.
— Как это — выходит? Толком расскажи, Марья Саввишна.
— За причесыванием на ночь сказала. Знаешь, мол, Марья Саввишна, хорош наш Платон Александрович собой, а братец младший куда его лучше. Целый, кажется, день любовалась бы им, глаз не сводила.
— Ну, вот у праздника! А дальше?
— Дальше — принялась я достоинства Платона Александровича вычитывать, а государыня небрежно так ручкой махнула — мол, все это наверняка и у младшего брата есть. Семейное, мол, это должно быть. Что на это скажешь?
— И что теперь будет? Неужто всерьез государыня на Валерьяна Александровича глаз положила? Все у нас опять кувырком пойдет. Только к одному приспосабливаться начали…
— А может, Анна Степановна, желание Валерьяна Александровича удовлетворить?
— Какое желание? Откуда о нем узнала, Марья Саввишна?
— В армию ему хочется. В мундире да на коне покрасоваться. Героем стать. И не откуда я не узнала — собственными ушами слышала.
— Хочешь сказать, Валерьян Александрович здесь был?
— Был. Утром. Государыня за ним потихоньку от Платона Александровича посылала. Недолго был. Ручку ему государыня пожаловала. Чин обещала, коли хорошо служить станет.
— А я-то к тебе с новостями прибежала. Убила ты меня, Марья Саввишна, как есть убила. Твоя правда, отправлять Валерьяна в армию надо и немедля, чтобы дурная трава корней не пустила. О Господи!
Петербург. Васильевский остров. Дом Д. Г. Левицкого. Н. А. Львов, Д. Г. Левицкий.
— Победа, Дмитрий Григорьевич, наконец-то победа! Вы слышали, друг мой, последние новости?
— Что вы имеете в виду, Николай Александрович? Но даже не зная вашего ответа, радуюсь вашей радости.
— Нашей, друг мой, нашей!
— Нашей? Но…
— Никаких «но»: светлейший князь Потемкин–Таврический терпит поражение по всей линии.
— Разве вы не были с ним в добрых отношениях?
— Добрые отношения и дружба — разные вещи.
— Наверное. Но если в чем-то и сказались неудачи сего могущественного сатрапа, он найдет способ их обратить в свою пользу.
— Знаю, знаю ваше с Капнистом мнение, а вот вам полное опровержение: наш Александр Андреевич возвращается на свое былое место!