Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Граф Безбородко? Полноте! Как можно!
— Вот об этом и хочу вам рассказать, мой друг.
— Я весь нетерпение.
— Вы же знаете, государыня потребовала от светлейшего вернуться к войскам?
— Кто ж этого не знал.
— Светлейший не торопился с отъездом и всячески добивался аудиенции, как потом оказалось, чтобы отказаться от своих воинских обязанностей.
— Светлейший решил избежать армии? Но он всегда был так удачлив в боях и, кажется, искал пыла сражений.
— Полноте, никто не отнимает у него личной храбрости. Но
— Сына Василия Ивановича? Который вышел в отставку?
— Вы еще не то услышите о нем, в этом уверены все наши офицеры. В Суворове готовы видеть они истинного Марса, сражающегося ради искусства сражения. Потемкин — не то. Если он чего-то и искал, то только почетного возвращения, может быть, даже во дворец.
— Но он так могущественен.
— Чего стоит его могущество рядом с одним–единственным неудовольствием императрицы. К тому же сами знаете — Зубовы не дремлют.
— Так что же со светлейшим?
— А то, что он знал истинное положение дел с нашими армиями и боялся собственных неудач.
— Даже так?
— Его возвращение на юг подтвердило наихудшие предположения князя. Он начинает руководить военными действиями против Порты, но счастье совершенно изменяет ему.
— Между тем я слышал, действия Суворова…
— Оказываются блистательными, и двор замечает разницу между нерешительным и неспособным к руководству большим войском вельможей и удачливыми действиями молодого офицера, которому к тому же начинает рукоплескать Европа.
— Но вы заговорили об Александре Андреевиче.
— А вы не видите связи, мой друг? Все очень просто: Безбородко заключает мир с Портой и становится истинным героем дня и… спасителем Зубовых от угрозы Потемкина. Его заслуги подчеркивают, о них постоянно напоминают государыне, и результат — орден Андрея Первозванного. В России нет более высокой государственной награды! Но и этого мало — ему даруется масличная ветвь миротворца для ношения на шляпе.
— Воображаю, как сие обрадовало бедного Александра Андреевича после стольких лет пренебрежения!
— Еще бы, со времени поездки в Тавриду и по сей день он не получал ни одного материального поощрения. Зато теперь ему выданы пятьдесят тысяч рублей, пять тысяч душ крестьян в Подольской губернии, ежегодный пенсион в десять тысяч и — а это для графа самое важное — влияние при дворе, которое он не замедлил использовать в пользу своих друзей. И вы один из первых, Дмитрий Григорьевич.
— Мой класс в Академии!
— Полноте! Оставьте в покое Академию. На что вам она. К тому же Бецкой жив и хотя не совсем здоров, государыня не станет огорчать его отменой его собственных приказов. Формально — вы сами просили об отставке.
— Но вы же знаете, как до этого дошло.
— Бумага есть бумага. Вы сослались на свои недуги. Трудно предположить, чтобы за прошедшие четыре года вы настолько избавились от них, чтобы претендовать на старое место. К тому же господин Щукин уже вошел в силу.
—
— Простите, мой друг, за невольную нотацию, но вам следовало в свое время проявлять меньшую строптивость. Любую резолюцию, какой бы неотвратимой она ни казалась, во сто крат легче предупредить, чем отменить. Во многом — я не говорю во всем! — вы сами выбрали свою судьбу.
— Я не раскаиваюсь в том, что вы назвали строптивостью, Николай Александрович.
— Нисколько в том не сомневаюсь. Однако давайте же от предметов грустных перейдем к более приятным. Да и к тому же господин Бецкой так стар, что вы вполне можете надеяться на скорые перемены в судьбах Академии.
— Вы намекаете на…
— В девяносто лет это вполне естественно. Смерть и так замешкалась с нашим президентом. Хотя кажется, ему удается скрываться от нее так же, как и от государыни. Сколько бы раз ее императорское величество ни пыталась сама заехать к Бецкому, она получает ответ, что он занят работой с секретарями и не может от нее оторваться даже ради счастья лицезреть свою повелительницу.
— И все же мне крайне неприятен подобный оборот.
— Я сказал о нем, друг мой, между прочим. Главное — Александр Андреевич отыскал вам превосходную работу, и это портреты.
— Чьи же? Вы говорите во множественном числе.
— Так оно и есть — членов царствующей фамилии!
— С каких-то оригиналов?
— Вы имеете в виду копии? Бог мой, неужто ради копий я стал бы приезжать к вам. В том-то и дело, это портреты с натуры и вы будете получать столько натурных сеансов, сколько захотите. В разумных пределах, само собой разумеется.
— Вы хотите испытать мое терпение.
— Вы правы — речь идет о портретах всех великих княжен. Они вошли в возраст, двор начинает подумывать об их браках, и вам — именно вам, Дмитрий Григорьевич, — поручается написать портреты, которые во многом определят их судьбу и соответственно удовлетворят интересы Российской империи. Вам всегда удавались юные создания, а великие княжны все без исключения прелестны и умны. Вы получите удовольствие от одних разговоров с ними. Вы молчите?
— Я и на самом деле изумлен и не могу только понять, как это сделалось. Государыня никогда не благоволила моему искусству.
— Что делать, вам не присущ талант придворного льстеца, и вам непременно нужен человек как он есть. А что до заказа, с ним действительно обстояло совсем не просто.
— Кто же убедил государыню? Неужто Гаврила Романович по своим обязанностям статс–секретаря?
— Полноте, кто бы обратил внимание на его рекомендацию? Да она вообще могла бы показаться неуместной. Нет, дело не в Державине. Предложение исходило от Безбородко, против него, на ваше счастье, не стал протестовать великий князь Павел Петрович. Для государыни это обстоятельство представлялось немаловажным. Ее величество не любит разногласий в царствующей фамилии, а великий князь не слишком часто задает себе труд сдерживать свой характер.