Граф Соколов — гений сыска
Шрифт:
Жеребцов залился краской смущения.
— Николай Александрович, я рядовой сыщик и все дела мои рядовые, обыденные.
— Ваше превосходительство, — встрял в разговор вечный балагур Ирошников, — Жеребцов манкирует вашей просьбой. Прикажите, чтобы он рассказал про бриллиант домовладельца Гурлянда.
— Приказываю!
Жеребцов вначале сдержанно, но постепенно впадая в раж, заговорил:
— Этот Гурлянд — богатейший человек. В прошлом году явился в сыск, с порога требует:
— Желаю видеть графа Соколова, который, говорят, гениальный сыщик!
Отвечаю
— Граф отправился в путешествие по Европе, вчера прибыл в Ниццу. Что стряслось у вас?
— Страшная беда! Вернулся сейчас из клуба домой, обнаружил, что ко мне, разбив окно, влезли в кабинет и украли со стола фамильный бриллиант — почти пять карат!
— Как же там он оказался?
— Да вчера вечером отправился в Купеческий клуб, что на Большой Никитской. Хотел надеть перстень. Достал его из сейфа, положил на стол и забыл, как раз против окна. Ясно: кто-то узрел в окно и похитил. Так что, телеграммой срочно вызывайте Соколова. Найдет — тысячу целковых ему отвалю!
Я его малость остужаю:
— Граф Соколов сам две тысячи даст, ежели вы его беспокоить не будете. Едем к вам, посмотрим что к чему.
Гурлянд фыркнул, но деться некуда, повез к себе. Он, если помните, живет на первом этаже. Как поступают шниферы? Они накладывают на стекло кусок материи, покрытой клейкой массой — столярным клеем, скипидаром или зеленым мылом. Далее, вырезают стекло алмазом, пластырь заглушает шум при выдавливании или падении. На этот раз пластыря не было. Но главное — осколки стекла валялись под окном, а мелкие стеклышки, уцелевшие в раме, имели наклон наружу.
— Стало быть, изнутри выдавливали? — спросил старый граф, с нескрываемым интересом слушавший Жеребцова.
— Да, ваше превосходительство Николай Александрович, изнутри! И об этом же говорили следы стамески на раме. Ясно, что никто с улицы в квартиру не проникал, а лишь имитировали взлом. Я выяснил, что прислуга Гурлянда отчасти живет в его же квартире, отчасти в полуподвале. Но все обедают и ужинают у него на кухне. Объявляю Гурлянду:
— Поздравляю вас, Самуил Давыдович, кражу совершил кто-то из домашних. На кого имеете подозрение?
Гурлянд горячо протестует:
— Такого быть не может! Вся моя прислуга — кристальные люди. И я не позволю срамить меня, делать обыск.
Вижу, спорить бесполезно. Спрашиваю:
— В каком часу прислуга обедает?
— В шесть!
— Ждите меня и ничему не удивляйтесь.
Вечером, взяв с собою внушительного вида двух городовых, мы неожиданно для прислуги явились на кухню. Там шла трапеза. Один из городовых, оголив шашку, встал возле окна, другой — в дверях. Все было заволновались, лишь повар, как персона важная, спрашивает:
— Вы, господа полицейские, зачем пожаловали?
Я сквозь зубы с самым мрачным видом отвечаю:
— Пришли арестовать похитителя бриллианта. Мы подождем, пусть негодяй в последний раз хорошей пищи хозяйской поест. Теперь ему на каторге никто мясную котлету на тарелку не положит. — И сам развалился в кресле, наручниками поигрываю, за присутствующими внимательно
Когда кухарка на стол желе и чай поставила, он уже совершенно ничего не ел, опустив голову, сидел, словно убитый.
Я встал, подошел и положил ему на плечо руку:
— Пошли, несчастный!
Тут ушастенький разрыдался, стал нервно выкрикивать:
— Виноват я, все скажу! Зашел в кабинет ради любопытства, а тут, на столе и лежит... Правду говорю, не хотел я брать, чужого отродясь... ничем не попользовался! Пусть меня повесят, пусть расстреляют, подлеца своей жизни. Заслужил, такой-сякой! Спрятал в сливном бачке у своей невесты Калерии, прачкой она служит на фабрике иголок Гирщмана.
Поехали в Черкасский переулок, бриллиант в туалете нашли. Передал я его Гурлянду. На радостях он стал мне премию предлагать — сто рублей. Я отверг подношение, но сказал, что уместно будет, коли он вознаградит двух городовых: “У них жалованье маленькое!” Самуил
Давыдович от щедрот своих отказал им “красненькую” — десять рубликов-с, по пятерке каждому.
Соколов захлопал в ладоши:
Браво, Коля, блестящая работа! Выпьем за юное дарование — Жеребцова.
Лакеи несли горячие закуски, украшали стол жульеном из птиц, форшмаком в калаче, толмой в виноградных листьях, блинами с зернистой икрой.
Старый граф ласково улыбнулся, истории эти весьма его развлекали. Он посмотрел на сына, негромко, но внушительно сказал:
— А теперь, дорогой сынок, сделай одолжение, о себе расскажи. А то о тебе разговору больше, чем о Пинкертоне.
Газетное объявление
Аполлинарий Николаевич взглянул на старого графа:
— Отцовское слово, как царское, оно дороже всего. Но, милый папа, положение хозяина обязывает уступить пальму первенства гостям. Я вижу, что наш жизнерадостный фотограф Ирошников готов порадовать общество забавной историей. Это так, Юрий Павлович?
Тот охотно кивнул головой, торопливо запил белым вином рыбный волован и произнес:
— Служебную карьеру я начал письмоводителем в Мариинском участке, что в Марьиной Роще. У меня есть родственничек со смешной фамилией Сквозняков. Парень добрый, но бестолковый. Служил экспедитором в конторе Шиперко.
— Это что мебель перевозит? — колыхнула бюстом супруга Диевского.
— Да, а мой Сквозняков однажды в мартовский денек повез мебель куда-то на Ольховку. Солнце разыгралось вовсю. Жарко стало экспедитору, снял он с себя пальто, совсем новенькое, только что сшил за хорошие деньги. Осторожненько так свернул и положил возле себя на фургон.