Графоман
Шрифт:
Прибыв на место, Василий Петрович застал там нескольких своих знакомых, позже прибыли еще с несколько человек, приехало телевидение. Установив аппаратуру, оператор направил камеру на канаву так, чтобы та оставалась в кадре вместе с тем, у кого брала интервью красивая, с высокой грудью, в белой блузке и темно-коричневой юбке девушка, корреспондент телевизионной компании "Новости Понта". Когда жаркие пламенные речи противников данного проекта отзвучали, подтянулись сторонники проекта, и все повторилось с начала, но с противоположным знаком. Нужно отметить, что противники вели себя достойно, ни взаимных оскорблений, ни мордобоя не происходило, высказав в камеру все свои аргументы, демонстранты разошлись, группы противников, как и группы сторонников проекта отправились обсуждать дальнейшие планы
Творческая интеллигенция города разделилась на сторонников проекта, названных "канавщиками" и их противников, получивших соответствующее название "антиканавщики". Меж ними проходили жаркие споры как на экранах телевидения, так и на страницах газет, на интернет-сайтах города, одни доказывали, что сохранение канавы и установка памятного знака не только увековечит память великого русского писателя, но и приблизит жителей города Понтополя к европейским ценностям, хотя, что это были за ценности, и какое отношение к ним имело благоустройство канавы, никто сказать не мог. Противники их утверждали, что сохранение канавы увековечит не столько память великого русского писателя, сколько возвысит его порок, выразившийся в неумеренной тяге к алкоголю. Один инженер водоканала, противник проекта, произведя некоторые расчеты, доказал, что канава, выложенная керамической плиткой, во время дождей будет непременно наполняться водой и превратится в постоянную лужу. Тогда другой инженер водоканала, сторонник проекта, предложил дополнить проект оборудованием стока дождевой воды из канавы в городскую ливневую канализацию, приведя соответствующие расчеты.
Все ждали, что скажет Понт-Эвксинский Союз писателей, но на удивление, Понт-Эвксинский Союз молчал, проходили конкурсы, фестивали и прочие мероприятия, будто и не существовало этого спора вокруг канавы. Конечно, отдельные "понтовики", как называли членов этого творческого объединения, мнение свое высказали, но все ждали официального заявления Союза, принятого на очередном собрании, время шло, а вопрос о канаве правлением Союза не рассматривался. И противники, и сторонники проекта прекрасно понимали, что надо всеми ими стоит один человек - Мефодий Кирилов. С одной стороны, он являлся автором проекта благоустройства города, предусматривающего уничтожение канавы, с другой стороны, укладка в канаву керамической плитки и установка соответствующего памятного знака, гласящего, что именно в этой канаве в ночь с 12 на 13 августа 1908 года, не дойдя до гостиницы, ночевал известный русский писатель Федор Скамейкин, была также его инициативой.
Таким образом, любое официальное заявление Понт-Эвксинского Союза писателей будет направлено против Мефодия Кирилова, ссориться с которым Союзу никакого смысла не имело. Положение спас известный в Понтополе скульптор, уж не помню его фамилию, он предложил следующее: канава сохранялась, выкладывалась плиткой, естественно, под ней оборудовали сток в городскую ливневую канализацию, а вместо памятного знака, рядом с канавой, устанавливали литую чугунную скамейку с барельефом писателя, никакой надписи не предусматривалось. Данный проект удовлетворил всех, но "канавщики" все же добились того, что на скамейке, рядом с барельефом писателя, будет выбита дата той самой ночи, которую Федор Иванович Скамейкин провел в этой канаве.
– - Сельская жизнь
Василий Петрович возвращался, возвращался в далекий поселок, затерянный среди диких степей, туда, где предстояло ему провести остаток своей жизни. Нет, конечно, Василий Петрович так не думал, он верил, что допишет и опубликует роман, заработает немного денег от его продажи, оставит эту унылую выгоревшую степь и вернется наконец в свой город, он верил в это, как верит неизлечимо больной в свое скорейшее выздоровление.
Погода стояла теплая, солнце согревало землю, не опаляя ее невыносимым зноем, легкие облачка пробегали по небу, теплый ветерок врывался в салон машины через открытое окно, но чем ближе подъезжал Василий Петрович к своему дому, тем печальнее становилось на душе. Он снизил скорость, хотел подольше быть в пути, с радостью развернул бы он машину и вернулся, но возвращаться было некуда. И когда указатель с названием
Дома, как ни странно, Василия Петровича уже ждали, ждал его ободранный серый кот, появившийся неизвестно откуда, увидев Василия Петровича, он приветствовал его долгим, жалобным мяуканьем.
– Ты кто такой? Откуда ты взялся?
Кот протяжно промяукал в ответ.
– Может, ты кушать хочешь? Проголодался?
Кот ответил громким мяуканьем и потерся щекой о руку Василия Петровича.
– Ну, чем же тебя покормить? Где-то, кажется, у меня кусочек колбасы оставался, в дорогу взял, да не съел, сейчас посмотрю.
Василий Петрович отыскал бутерброд, приготовленный в дорогу, но так и не тронутый за все время пути, отделил колбасу от хлеба, и протянул ее коту. Кот радостно схватил колбасу и стал ее есть, сопровождая процесс громким мурлыканьем. Расправившись с колбасой, кот не спешил уходить, и проследовал в дом за Василием Петровичем.
– Ты что, решил поселиться у меня?
– спросил он кота, тот утвердительно промурлыкал в ответ и стал тереться щекой о штаны.
– Ну, заходи, вот здесь, в коридоре спать будешь.
Но в коридоре кот оставаться не захотел, он побежал в комнату, осмотрелся, потом, не раздумывая долго, запрыгнул на кровать и улегся на ней.
– Ах, вот ты как! А ну, брысь с кровати!
Но кот никак не прореагировал на грозное "брысь!". Василий Петрович устал, препираться с котом сил уже не было, он разделся и лег под одеяло, сбросив кота на пол, а, проснувшись утром, обнаружил кота на кровати, свернувшегося клубочком у его ног. Так они и стали жить вдвоем, он и кот.
Вставал Василий Петрович рано, шел на огород, работал до тех пор, пока солнце не начинало припекать, потом возвращался в дом, завтракал, кормил кота и снова ложился в кровать, отсыпался, и потом, когда полуденный зной немного стихал, снова шел на этот проклятый огород, где всегда находилась работа, особенно не давали покоя сорняки, которые, несмотря на регулярную прополку, поднимались снова и снова, не позволяя расти огурцам, помидорам, оплетая кусты картошки длинными усами, покрывая землю сплошным зеленым ковром. И картошку, и помидоры, и огурцы, и прочие мелочи, посаженные им по собственной глупости и по совету соседа Коли, нужно было время от времени поливать. Конечно, он мог бы плюнуть и на этот огород, и на эти сорняки, и на полив, но бдительные, осуждающие взгляды соседей заставляли его снова плестись на этот чертов огород, поливать, рыхлить землю после полива, и изо всех сил махать сапой, пытаясь выковырять эти чертовы сорняки. Казалось, ну еще немного, и основная работа будет сделана, но как бы он ни старался, работа находилась всегда, сорняки прорастали, земля высыхала и трескалась, и все начиналось снова.
Его удивляло, как это соседи управляются с огородом, имея кроме всего прочего еще и корову, и несколько свиней, и кур, и гусей, и прочую живность, которая визжала, хрюкала, мычала, гоготала и кудахтала, требуя есть, есть, есть и есть, но кроме еды, нужно было еще и убирать продукты их жизнедеятельности. Василию Петровичу, непривычному к сельскохозяйственному труду, и огорода хватало с головой. Когда же он добирался, наконец, до компьютера и пытался взяться за роман, то засыпал прямо за клавиатурой, так и не написав ни строки.
Василия Петровича одолевало отчаяние, он не раз пожалел о том безрассудном поступке, когда продал квартиру в городе и купил этот проклятый дом, хотелось бросить все и бежать обратно в город, но бежать было некуда, все пути к отступлению были отрезаны, мосты сожжены, и оставалось только одно: несмотря ни на что дописать роман. Постепенно втянувшись в непривычную для него работу, он начал все-таки находить время и для романа, медленно, понемногу, работа продвигалась. Днем, обливаясь потом, Василий Петрович просапывал, поливал, рыхлил землю, подвязывал кусты помидор, а вечером, когда все работы были закончены, там, в тиши его небольшой комнатушки, снова шумел ветер в парусах кораблей, рыцари осаждали крепость, и толпа на площади перед дворцом Понтия Пилата яростно кричала: "Распни его, распни!".