Грань креста (дилогия)
Шрифт:
Утёрлись. Перекурили. Влезли в отчаянно воняющий химической дрянью автомобиль. Отзвонились, получив очередной вызов за тридевять земель. Тронулись. Поехали.
Перемещение, которое мы прозевали, обгладывая не добравшиеся до желудков пациентов ножки, унесло лес неведомо куда, заменив свежими утренними прелестями Озёрного края.
Бодрящий ветерок, пахнущий чистой речной водой, весело заскакивал в открытые окна, приятно холодя щёки. Причудливо играли солнечные зайчики, метавшиеся по кабине, то прыгая нам на колени, то шаловливо щекоча нос.
В
Стоп. Лес. «Скорая». Шоссе, которое исчезло. Где-то это я уже слышал. А не от Рат ли, кстати?
— Люсь?
— Аиньки?
— Это не ты мне рассказывала про лесную дорогу, которая пропала? С подстанцией вместе?
Начальница в изумлении вывалилась из моего кармана на капот и, не вставая с четверенек, удивлённо воззрилась на меня. Хвостик завился в замысловатую фигуру, да так и остался — надо быть, эквивалент разинутого рта.
— Шура, ты гений!
— Спасибо, госпожа доктор, я в курсе, — скромно ответил я.
— Там же дорога на Тринадцатую подстанцию!
— Я уже сообразил.
— Правда, всё равно непонятно, куда-таки она прячется. Тебе, часом, этот секрет не известен?
— А леший её знает… — рассеянно пробормотал я.
Глава десятая
Что рассказать вам ещё о моей любимой?
Я могу говорить о ней часами, и мне не надоест — о её глазах и руках, голосе и улыбке, о том, как она хмурится или откусывает кусочек от пирожного. Мне всё интересно, всё дорого, всё кажется не таким, как у других. А вам-то что за дело? Пожмёте плечами недоумённо: что ты особенного в ней нашёл? Серовата, не топ-модель, да и возраст… Вон, глянь, какие у вас практикантки!
Не знаю что. Но знаю твёрдо: для меня она самая лучшая, самая необходимая, самая красивая и замечательная. Ежишка. Счастье моё и беда, горе и радость…
А расскажу-ка я, пожалуй, историю про рубашку. Нет, не про ту, голубую, что носила ты наедине со мной. Это совсем другая история. История о том, как человек может не поверить в своё счастье.
Первое наше свидание принесло в мою жизнь столько нового, что я даже растерялся. Признался в любви и услышал «люблю» в ответ. Держал тебя, прежде далёкую и недоступную, в своих объятиях, целовал, ласкал, а ты отвечала на мои ласки, жарко шепча:
— Сашка… Сашенька…
Разве я мог помыслить о таком? Смел ли я мечтать, что услышу когда-нибудь:
— Всё будет так, как ты захочешь…
Знать, слишком много пришлось всего за один раз на мою начинающую седеть голову. Голова и не выдержала, приступив к самообороне сепаратно от сердца.
Заявился я домой далеко после заката, весь выжатый, что твой лимон. Пробормотав жене что-то малоубедительное, наскоро разделся и рухнул
Не успел закрыть глаза — безжалостный будильник злобно проинформировал меня, что пора вставать и двигаться на дежурство. Поднимался, как на расстрел, стеная и охая. В мутной башке гвоздём торчало крепкое убеждение: весь этот удивительный день мне приснился. Такого случиться наяву просто не могло. Выкарабкавшись из постели, крутил носом и с полуулыбкой вздыхал: когда-де такие сладкие сны видятся, то и просыпаться не хочется. Долго тянулся, чихал и курил, бродя по дому и, что ни миг, вспоминая обрывочки упоительного сновидения.
Уже вполне проснувшись, допивал вторую чашку кофе и похихикивал над собой. Да, Шурик, крепенько тебя зацепило! Пораспустил слюни! Подбери, подбери. Кто ты есть-то, чтоб она на тебя глядела? Молчи уж, не срамись.
Пора, однако, и на службу. Огляделся: старшая дочь свежую рубашку погладить забыла. Ну, да и ладно. Вчерашней обойдусь. Всё одно на «Скорой» переодеваться в рабочее. Взял рубаху со стула, начал напяливать и остановился, сражённый.
Шок. Удар. Остановка сердца и дыхания одновременно.
Рубашка пахла твоим телом!
Затряслись руки. Снова изумлённо прижал мягкую ткань к лицу — настолько я успел убедить себя в нереальности вчерашних событий.
Так мне ничего не приснилось! Всё это было, случилось на самом деле!
Я раздулся от радости вчетверо, расправил крылья и принялся летать.
Чуть позже я даже написал по этому поводу стихотворение. Не слишком удачное, как, должно быть, все стихи влюблённых, но в точности выражавшее мои ощущения, испытанные тем утром.
Именно тогда я подарил тебе первого из ёжиков. Принёс его вместе со стихами прямо на работу (мы дежурили в разные смены). Как же ты растаяла! Долго держала ёжика на руке, рассматривала, гладила… Не его, казалось, гладишь меня.
Маленькая стеклянная игрушка долго потом сопровождала тебя повсюду, обитая в кармашке сумки. Последующие ежи поселялись где-то дома, а этот, самый первый (в том ли кармашке живёт он сейчас?), оказался тебе особенно дорог.
В чём-то и мне. Им было проиллюстрировано ещё одно признание. Признание, острой сладкой болью сжавшее моё сердце.
Ты положила его на открытую ладошку и, серьёзно глядя мне в глаза, тихо произнесла:
— Знаешь, чего бы мне больше всего хотелось? Чтобы ты у меня был вот так, — и захлопнула ладонь, с силой зажав игрушку в кулаке.
Я с ужасом понял, что совсем бы не прочь оказаться на месте ёжика.
…Снятая с тормоза, машина дрогнула и покатилась под гору, набирая скорость.
Ну не могу я, ну не умею. Не умею и не хочу! Не для меня это занятие линейные вызова обслуживать. Откровенно говоря, я их слегка побаиваюсь. Не настолько, конечно, как линейные бригады к нашим больным попадать, но всё-таки.