Грани ненависти
Шрифт:
– Но за что? Колония всегда была верна твоему отцу, а я всегда хотел мира! Даже свою дочь был готов отдать тебе!
– Зачем мне твоя дочь? – царевич презрительно усмехнулся, но волевые губы тут же подавили усмешку и побелели от гнева. – На востоке много дочерей. Зачем мне выкормыш предателя, что бьет в спину?
– О чем ты? Боги свидетели, я не понимаю тебя!
– Не понимаешь? – Аласкар нагнулся над мужчиной и глухо прорычал ему в лицо:
– ТВОИ ЛЮДИ! УБИЛИ! МОЕГО ОТЦА!
Потрясенный Варл вздрогнул:
– Не может такого быть! Это ошибка!
–Одна
Коричневый, подбитый серебром плащ, взметнулся, когда Аласкар не говоря больше ни слова, развернулся и зашагал прочь с пирса.
***
Дайон не спешилась даже. Сквозь туман в голове не поняла, что просто съехала, свалилась с лошади. Скуля и сжимая голову руками, смотрела, как падают скошенные стрелами солдаты. Завыла в голос, когда осознала, что в месиве происходящего больше не видит отца. Упав в траву, не замечала, что кричит и уже не слышит собственного голоса.
А внизу, стоя в большой ладье, качающейся на волнах, восточный царевич подумал, что ему послышалось. И еще некоторое время всматривался туда, где на вершине холма топталась одинокая лошадь…
Глава 10
Северный порт, когда-то призванный защищать Большой остров, сердце Архипелага действительно был мощным оборонительным сооружением. Вход в бухту до сих пор огорожен мощным морским молом шириной восемь метров и длиной около семи ста. Основанием ему служат скальные придонные породы. А наверху с двух сторон стоят квадратные сторожевые башни.
В середине мола есть небольшой проход для кораблей. Этот вход в гавань был сделан по примеру ворот древних крепостей. С двух сторон он ограничен направляющими дамбами длиной под сто метров. Если вражеский корабль вошел бы в этот узкий ход, он сразу бы оказался под обстрелом защитников города с двух сторон и вряд ли смог бы пробраться в гавань. Но восточные корабли, даже не смотря на отсутствие у Архипелага оборонительных сил не стали соваться внутрь, а грамотно расположившись на входе, просто перекрыли его: выстроились плотным рядом, выставив вперед свои окованные медью носы-тараны.
Пару сотен человек все-таки заняли оборонительные позиции, но что могли сделать стрелы против мощной флотилии? Несколько пушек, оставшихся еще со времен подписания договора и спрятанных до поры до времени были установлены и развернуты в сторону неприятеля. Но молчали: защитники не хотели провоцировать противника на нанесение еще больших разрушений.
Дайон со злостью, что переборола горе, смотрела на то, как враг по– хозяйски располагается на позициях в северном порту. Все это она видела, окаменелая, застывшая. Ветер трепал выбившиеся из кос волосы и студил горячие щеки. Она все еще всхлипывала, но это не было потворством переживаниям – эмоциям все еще нужен был выход. Дайон лишь прокричала те, что душили камнем у горла, а остальные пустила внутрь, в сердце. Спрятала
Отвернулась и зашагала туда, где лошадь мирно щипала траву, неловко поймала поводья и вскарабкалась в седло. Руки и ноги дрожали – сейчас им не было веры. Как и тому напускному спокойствию, с которым девушка смотрела вперед. Она не знала, что делать дальше…
Основная задача была провалена. Она, ничтожная, ничего не смогла сделать. Не спасла отца. А теперь как сказать? Как теперь сказать маме?
Понукая животное, вновь выехала на дорогу. Хорошо, что сиртингин любил уединение, и вилла была выстроена подальше от центра и шумных площадей, от рынка и Сиртрата. Ведь именно туда сейчас направит свои войска Аббас.
Боги! Вы злы и жестоки, раз допускаете такое! – Дайон до боли сжала кулак и погрозила им в небо. – Отрекаюсь! Во второй раз уже отрекаюсь от вас!
Она ненавидела и богов за безразличие к детям своим, и Аббаса, что по-волчьи выгрызает чужие жизни, и себя за слабость и бесполезность. Хотелось просто сесть, прислониться к чему-нибудь спиной и закрыть глаза. Почувствовать, а главное понять и принять, что ничего из произошедшего не случилось. Что есть возможность просто забыть все, затем открыть глаза и начать все заново. Но ведь так не бывает. Зэрхат! Ведь не бывает так!
Понимала, что стала вялой, неспособной рассуждать куклой. Что растеряла остатки самообладания, злости, воли к сопротивлению, и только мысли о матери все еще держали ее на поверхности реальности. Дайон искренне надеялась, что прошло достаточно времени, и Адалия наверняка уже отдала приказ отцовским телохранителям уводить людей.
И правда, к тому моменту, как девушка приехала домой, вилла была пуста. Ни охраны у ворот, ни слуг. Лишь перетоптанные тут и там клумбы, да черепки разбитых в спешке кувшинов говорили о том, что совсем недавно здесь было многолюдно. Что народ разом и быстро покинул это место.
Медленно, словно во сне касаясь ладонью перил, понуро поднялась наверх. Ноги, будто деревянные колодки, непослушно мерили широкие ступени, а потом и привычные повороты коридоров, проходили через анфилады богато убранных комнат. Дайон горько усмехнулась: хоть и росла здесь всю жизнь, но не считала красивую виллу своим домом, не была привязана к ней, как к чему-то родному. Скорее это было чем-то, призванным ограждать ее и все время держать в поле зрения родителей. Но теперь при мысли о том, что кто-то придет разрушать это, топтать своими сапожищами, рвать, жечь – становилось больно.
Зачем она бродит здесь по пустому дому? Дайон не знала. Видимо, нужно было собраться с силами, с мыслями, прежде чем…
– Мама? – девушка остолбенела. – Что ты здесь делаешь?
К такому повороту Дайон оказалась не готова. Адалия сидела у входа на широкую террасу, ту самую, на которой метался Варл, ожидая появления на свет своего ребенка.
– Ты должна быть с остальными!
Женщина вскочила со скамьи:
– Я не могла покинуть виллу, не дождавшись вас. Я вся извелась, Дайон. Где отец?