Граница горных вил

Тихомирова Ксения

— В меня неинтересно: я обыкновенный. Такой, как все.

Бет покосилась на меня совсем сердито.

— Когда ты в первый раз это сказал, я подумала, что ты рисуешься.

— Разве я говорил такое?

— Да. Ты мне сразу заявил, что не ты самый умный на свете.

— Конечно, не я. И я не художник, и волосы у меня не до плеч, и вообще рядом с этим героем я скучен, как осенний дождь. Кстати, Кэт на приеме интересовалась, за что ты меня любишь.

— Час от часу не легче! Что, так прямо и спросила?

— Совсем не прямо, но спросила.

—

И что ты ей сказал?

— Да ничего. Как-то проехали. Зато она уверена, что я тебя люблю за красоту.

— Ты — меня?

— Да. Я пытался ей внушить, что я тебя люблю исключительно ни за что, люблю — и все тут! И что всякий нормальный человек на моем месте поступает так же, но Кэт мне не поверила. А уж потом я вспомнил, что для Кэт красота — больной вопрос. Знаешь, как у Пушкина мачеха пытает зеркальце:

Я ль на свете всех милее. Всех румяней и белее?

— Мачеха… — сказала Бет, припоминая. Но не сказку. — А я все не могла понять, почему Санька считает себя чуть ли не уродиной, а Кэт эту легенду всячески поддерживает.

— Да, лихая у вас педагогика, — сказал я легкомысленно и тут же пожалел об этом. У Бет в глазах стояли слезы, а на лице было отчаяние.

— Это катастрофа, а не педагогика, — сказана она мрачно. — Мы же взялись вырастить детей. Бедная Санька!.. И вообще он еще мальчик.

— Бедная Кэт, — ответил я. — У Саньки, как я понимаю, все в порядке. А Кэт, возможно, изначально хотела восстановить справедливость, как она ее понимает: художник должен любить красоту, а не какую-то невзрачную девчонку. Ну и влипла.

— Ты тоже считаешь, что невзрачную? По-моему, нормальная девочка.

— По-моему, тоже. Это я просто модели строю. А мальчик, может быть, и сейчас уже старше меня. Слишком многое он понимает, когда рисует.

— Все равно с этим надо что-то делать. Я попробую поговорить с Кэт.

— Вот из-за чего мне не хотелось быть ни королем, ни воспитателем. Тот и другой вмешиваются в чужую жизнь, когда их об этом не просят. А нельзя ли ребят на лето куда-нибудь упрятать? Что они у вас летом делают?

— Обычно где-нибудь работают. Прошлым летом жемчуг собирали на японских плантациях. Ну, знаешь, там в моллюсков специально закладывают кусочки раковин — чтобы жемчуг нарастал. А потом собирают урожай. И в большом мире, и у нас тоже так делают. Вот мы ребят туда и отвезли — на такую плантацию. Им понравилось. Но чаще они где-нибудь поближе. Некоторые любят пасти в горах коз, другие — с рыбаками плавать. И на фермах они отлично уживаются.

— Да? Кто бы мог подумать…

— Почему? Джейн, например, хочет выйти замуж за фермера и командовать большим хозяйством.

— Так ты найди ей хорошего парня с большим хозяйством.

— Сама найдет. К ней уже двое сватались.

— И оба не понравились?

— По-моему, наоборот: оба понравились. Но Джейн пока не хочет расставаться с ребятами.

— Это опасный образ мыслей. Она не боится остаться вообще

без жениха?

— Нет, не боится. У нас тут женихов на всех хватает. И невест тоже.

Я рассмеялся.

— Да, все время забываю. А это не опасно: отпускать ребят малыми партиями?

— Когда мы отпускаем их «малыми партиями», как ты говоришь, страну приходится закрывать. Но этим летом не получится их никуда отправить. Комиссия собирается прислать к нам каких-то своих воспитателей, чтобы устроить летний лагерь.

— Скаутский или пионерский?

— Не знаю. Только лагеря нам не хватало…

— Зачем же вы согласились?

— Кэт согласилась. Ей показалось, что это довольно безобидный способ познакомить ребят поближе с внешним миром и его обычаями. Они собираются поставить палатки где-нибудь в лесу. Велели заготовить два горна и четыре барабана.

— Ох, чует мое сердце, лето у нас будет веселое! Хоть, впрочем, веселее всех придется этим воспитателям, но все равно обидно. Я тут поймал себя на том, что мне не хватает прошлого лета. Тишины, одиночества, ожидания, песочка, камушков, моря… Устройте, что ли, этот лагерь где-нибудь на морском берегу.

— Зачем? У бедных воспитателей и так жизнь будет тяжелая, а тут еще придется заводить войну против ночных купаний, штормовых купаний, серфинга, лодок… И потом, неужели ты хочешь во всем этом участвовать? Это же, как ты говоришь, не королевское дело. Давай лучше мы поживем с тобой вдвоем где-нибудь у моря.

— Но как-то все-таки нехорошо бросать друзей в беде.

— Во-первых, они сумеют за себя постоять. Ты помнишь, как тебя встречали? А это была легкая разведка. И потом, кто нам мешает навещать друзей хоть каждый день? Я думала недавно, что, может быть, напрасно затащила тебя жить в Лэнд. Ты, наверно, хотел жить в городе. Или у моря. Или в горах.

— Я думал, мы будем жить в том старом доме. Он меня чем-то приворожил.

— Правильно. И университет оттуда в двух шагах.

— Про университет я забыл. А что там, кстати, происходит?

— Да ничего. Просто те курсы, которые должен читать кто-то из нас, перенесли на следующий семестр. От этого никто не пострадал.

Я был рад, что разговор постепенно отошел от педагогических неурядиц и карнизной охоты, хотя о последней у меня имелись еще кое-какие соображения. Наш разговор их только подтвердил. Точнее сказать, я лелеял лишь одну очень простую мысль: так жить нельзя. Что делать Джейн, если на нее станут охотиться? Бегать по крышам своей фермы с младенцем на руках? Но донимать Бет разговорами на эту тему я не стал. Все уже не один раз проговорено и с ней, и с Кэт, и с доном Пабло, и с господином Ференцем Эстергази — главарем местной гвардии, потомком венгерских аристократов и истинным головорезом лет тридцати пяти. Какой-то из отчаянных младших сыновей этого знаменитого рода сбежал в Иллирию на поиски романтических приключений еще во времена наполеоновских войн. Родные, видимо, сочли его погибшим, а он был живехонек и основал в волшебной стране династию гвардейских капитанов.