Граница надежд
Шрифт:
— Я не хочу зависеть ни от кого, — часто в конце разговора повторяла она.
Слушая ее, Чалев снисходительно улыбался, брал девушку за руку и долго смотрел ей в глаза.
— Ты рождена не для этого мира... Не для этого! — говорил он и гладил ее волосы, как будто имел дело с маленькой девочкой.
Прекрасными были эти ночные разговоры! Поэтому она всегда стремилась, чтобы их дежурства совпали.
А вот на этот раз он не отгадал ее мысли. В последнее время она замечала в нем что-то странное — он стал рассеянным,
— Ты навсегда останешься ребенком. Для тебя жизнь — утопия, а не реальность.
Эти слова встревожили Сильву. Они принадлежали какому-то другому Чалеву, которого она не знала и не хотела знать. Сильва верила в их дружбу. Неужели ее так легко можно разрушить?
Еще больше она удивилась, когда несколько месяцев назад он запер ее в кабинете и начал говорить о своей любви. Его слова звучали как заученные реплики. Когда он стал повторять их, чтобы быть более убедительным, она не сдержалась:
— Это я уже слышала. Ненавижу поспешность. И многословие в этих делах — утомительно. Я тоже могу сказать, что люблю тебя, но это еще не все.
— Сильва... — хотел что-то сказать Чалев, но она не дала ему докончить:
— Я тебе сказала, что мне не приятна любая поспешность, даже если она продиктована сердцем...
Все это случилось довольно давно. А теперь — эта бессонная ночь, сомнения и...
— ...Я все обдумал, Сильва, — он положил руки ей на плечи, но она выпрямилась, сжав свои пальцы, которые предательски подрагивали.
— Ребенку осталось жить всего несколько часов, — начала она снова, думая об операции.
— А нам?..
— Что нам? — Сильва посмотрела на него удивленно.
— Думает ли кто-нибудь о нашей жизни? — спросил Чалев.
— Но ребенок умрет, если мы будем продолжать мудрствовать. Мы же врачи... — Сильва хотела вызвать хоть словечко сочувствия, понимания, но Чалев остался безучастным.
— Я тебя люблю, Сильва. Если ты сейчас не ответишь, завтра может быть поздно.
Его холодность заставила Сильву прийти в себя и справиться с внезапно охватившей ее неуверенностью. Она взяла историю болезни ребенка, подготовленного к операции, и направилась к двери.
— Сильва! — раздался голос Чалева.
— Сейчас я должна думать только об операции. Ведь решается, жить или не жить ребенку...
— Подумай! — Чалев сделал вид, что не расслышал ее слов. — Сегодня вечером жду от тебя ответа. Больше я так не могу.
— Сегодня мне предстоит сделать двадцатую операцию, — сказала Сильва. — Если она пройдет успешно, мы это отпразднуем. Двадцать жизней...
— Договорились!.. — оживился доктор, уловив в ее словах искорку надежды. — Скажи только где. Ночь принадлежит тебе.
— Лишь бы операция удалась! — Она сжала руки и остро ощутила свои пальцы. — Дома никого нет...
— Согласен, —
— С чем ты согласен? — удивленно посмотрела на него Сильва.
— С тобой! С твоим предложением!
— Ах, вот как!..
— Ночью все и решим! Я тебе докажу... — заговорил он оживленно, но она его прервала:
— Я ухожу! Ребенок ждет. — Ей стало больно, что он ее не понял.
...День прошел. Остались позади и операция, и этот разговор, который радовал и смущал. Ее радовали нежные нотки в его голосе, а смущала какая-то холодность в его взгляде, его уверенность в том, что все будет так, как он сказал.
Сильва исполнила свое обещание и в тот вечер пригласила коллег повеселиться. Никто ее не спросил, как она выдержала пять часов операции. Но если бы ее спросили об этом, она ответила бы так, как отвечала и раньше: «Верила, что операция мне удастся!»
Магнитофон был запущен на предельную громкость. Танцующие, взлохмаченные, вспотевшие, разговаривали, толкались, смеялись.
Сильва взобралась в одно из кресел и победоносным взглядом оглядывала пеструю толпу гостей. Они явно забыли, по какому поводу собрались у нее. Большинство из них не знали ребенка, которому была сделана операция. И Сильва пыталась не думать о нем. Она чувствовала, как ее душа переполняется радостью.
С портрета на противоположной стене на нее смотрела мать. Если бы она была жива, Сильва, наверное, не блуждала бы в поисках правильного решения, не искала бы опоры где-то на стороне. Мать бросила гранату, чтобы испепелить прошлое, и сама погибла от нее. Но прошлое не испепелилось. Только остался дом без хозяйки, ребенок без матери.
И что же дальше?.. Сильва отвела взгляд от портрета. Она решила, что ему там не место. Бывали такие минуты, когда Сильва страдала из-за того, что она дочь этой женщины.
— Хватит! — крикнула она. — Чалев, останови магнитофон!
Доктор поставил на стол свою рюмку с водкой и нажал кнопку. Его лицо сияло от радости — наконец-то Сильва обратила на него внимание.
«Вот теперь и я начну... Она все-таки женщина. Ей будет легко сменить скальпель на детские пеленки...» — И он, засунув палец в вырез жилетки, встал у стены и с чувством превосходства измерил взглядом притихшие пары.
— Хочу танго! — сказала Сильва и встала в кресле. Двое гитаристов опустились перед ней на колени, и в гостиной раздались грустные аккорды. Сильва запела. Голос у нее был негромкий, низкий, и она увлекала слушателей своей искренней страстью. Потом схватила подушку с дивана и начала с ней танцевать.
Чалев подошел и взял Сильву за руку.
— Прошу! Пусть это танго будет моим!
Она выскользнула из его рук и сделала еще круг одна. Потом вложила ему в руки подушку и танцующей походкой отошла.