GRANMA – вся ПРАВДА о Фиделе Кастро и его команде

Соколова Зоя

Но верь, и средь шипов родятся розы!

Ортенсия сообщала, как ужаснулась мать, услышав, что Марти не было и семнадцати лет, когда испанские власти арестовали его за призыв к свободе. Предлогом же для ареста стал его сонет «10 октября» и поэма «Абдала».

Читая эти сообщения Ортенсии о жизни в семье, Ньико воочию представлял себе лицо впечатлительной матери. И в самом деле, как иначе она могла воспринять тот факт, что юношу, мальчика судит военный трибунал и приговаривает к шести годам каторжных работ.

А нам эти, казалось бы, малозначительные факты – ведь люди выбиваются из каждодневной нищеты – передают ту духовную атмосферу в семье, где формировались взгляды и характер самого Ньико.

Хотя доходит эта атмосфера до нас как бы рикошетом. Приятно было ему узнать и о том, что мать с особой гордостью наизусть читает своему мужу Хуану стихи сына, посвященные Дню отца. Отмечается он на Кубе в октябре.

Подлинник этого стихотворения, также хранящийся в личном досье Ньико, нельзя читать без душевного трепета. Названо оно «Para mi Dios en la Tierra» – «Моему богу на земле».

Oh, Padre, quise cantarte

Y tus obras bendecir,

Desde que empese a sentir

Afan de glorificarte.

Pero debo confesante

Que no puedo concebir

La manera de escribir

Cuanto deseable expresarte.

Y por eso homenaje

Que te vengo a tributar

En dos palabras se encierran

Puesto que en breve lenguaje

Solo alcanzo a proclamar

Que eres mi Dios en la Tierra.

В моем относительно вольном переводе это выглядит так:

О, отец, я хотел тебя воспеть

И благословить твой труд

С тех пор, как проснулось во мне

Желание тебя восславить…

Но вынужден признаться,

Что мне не хватает слов,

Чтобы выразить все то,

О чем бы я хотел тебе сказать.

И потому те почести,

Что я тебе воздаю,

Закончу всего двумя словами…

Признание столь кратко,

Словно вздох:

Ты – на земле мой бог.

Глаз невольно выхватывает орфографические ошибки. Да, их немало. Их и не могло не быть, ведь за плечами Ньико – всего три класса начальной школы в рабочем квартале Гаваны – Серро. Удивление бисерным почерком и стремительностью пера, богатством лирической лексики и ярко выраженной одухотворенностью и вовсе оставляет эти ошибки за пределами внимания. Ошибки в написании слов объяснимы. Слова схвачены на слух. Это скорее лексика романтически и поэтически настроенного студенчества, высоко интеллектуальной в своих устремлениях среды. К тому же это еще и гаванский говор, темперамент которого сравним разве что с пулеметной очередью, когда до слуха любого, особенно не искушенного в тонкостях языка человека доходит в лучшем случае один, от силы два слога из всей длинной тирады. А смысл сказанного приходится восстанавливать по мгновенно включающейся в работу памяти. Это особый лингвистический талант. Он-то как раз и ощутим в стихотворении Ньико с особой остротой. Это уже не просто лингвистические способности, а характер человека, который и мечтать не мог о поступлении в университет. А жажда знаний, тяга к «высокому» слову гнала его к студентам. Так случилось, что именно среда гаванских студентов стала горнилом его взросления и возмужания. Здесь он утолял свою неистребимую тягу к духовной культуре и черпал недостающие знания. Он был своим в студенческой среде, готовившей себя к борьбе, а где-то даже сам становился объектом подражания. Когда он, юный рабочий паренек, шел на штурм казармы «Карлос Мануэль де Сеспедес», то был далеко не рядовым повстанцем. По настоянию Фиделя его включили в состав национального руководства Движения 26 июля.

Все эти ассоциации, рождавшиеся в тот момент, когда я держала пожелтевший от времени листок со стихами Ньико, убеждали меня в неукротимости духа этого борца, который никогда не позволял себе оказаться во власти уныния или растерянности.

И никогда не отрывался от земли, которая его породила. В то, что Высшая партийная школа при ЦК Компартии Кубы носит имя Ньико Лопеса, вложен, я считаю, глубокий смысл. И наконец, это поэтическое обращение сына к отцу – лучшее свидетельство глубокого духовного, а не просто генетического, родства между ними. Как знать, не отец ли был первым, кто обратил внимание сына на то, сколько силы таит в себе слово, услышанное ими на митингах в Марьянао, где ораторами были такие одаренные дерзновенной духовностью лидеры, как Хуан Мануэль Маркес и Феликс Эльмуса.

Душу Ньико, оказавшегося за пределами отчизны, терзало то, что его соратники по Монкаде находятся в тюрьме на острове Пинос и он бессилен им помочь. Он отдавал себе отчет в том, что теперь на нем, единственном оставшемся на свободе члене национального руководства, лежит ответственность за собирание новых сил для продолжения борьбы, начатой у стен Монкады. Символично, что в эти дни именно Ньико и именно в Гватемале сдружился с аргентинцем Эрнесто Геварой. Именно тогда несказанную радость им обоим доставило прорвавшееся на волю письмо от Фиделя, датированное апрелем 1954 года.

До интервенции США в Гватемалу и падения президентства Хакобо Арбенса оставались, можно сказать, считанные недели. Из письма стало ясно, что Фидель и в тюремных застенках ведет битву с режимом: готовилась к публикации его речь на суде с изложением программы борьбы. Не прошло и нескольких месяцев, как она дошла до народа под названием «История меня оправдает». Изыскиваются деньги для ее издания. Уже найдена типография. Это Серхио Гонсалес, Курита, щедро предложил свои услуги. Он, печатный работник, был несказанно рад, когда родная сестра сделала ему рождественский подарок – подержанный, но все еще на ходу, печатный станок. Этот подарок помог Серхио не умереть с голоду, ведь иной работы у него не было.

А пока ушло в люди «Обращение к нации» Фиделя от имени Кубинской патриотической лиги с изложением подробностей той «мясорубки», которую учинили над безоружными участниками штурма Монкады сатрапы Батисты – генерал Мартин Диас Тамайо, Табернилья, Угальдо Карилья и другие армейские начальники – в стенах самой крепости. А на окраинах Сантьяго-де-Куба за повстанцами охотился отряд Переса Чомона, заставлявшего пленников перед расстрелом копать себе могилы. Эти ужасающие факты, хоть и с опозданием, но становились достоянием народа благодаря «Обращению к нации».

И это было особенно важно в преддверии первой годовщины штурма. Не остался без внимания совет, которым завершалось «Обращение»: «Вы должны снять с него копии и направить их своим друзьям с просьбой поступить точно так же».

С выходом из Национальной женской тюрьмы в Гуанахае Айде и Мельбы этот документ был издан отдельной брошюрой под названием «Послание страдающей Кубе». На лицевой стороне – портрет Хосе Марти, на обороте – его изречение: «Скорее Южное море сольется с Северным, чем я перестану стараться, чтобы Родина стала свободной и процветающей».

Девизом к брошюре стали слова Хосе Марти: «Ни один мученик не умирает в забвении, никакая идея не потеряется в завитках волос и не развеется ветрами. Далеко или близко, всегда она останется в памяти, чтобы быть подхваченной».

26 июля должно стать такой же памятной для народа датой, как 10 октября 1868 года, когда раздался «клич из Яра», как 24 февраля 1895 года, когда прозвучал «зов из Байре». Фидель из тюрьмы слал точные инструкции по увековечению памяти 26 июля: «Нужно во что бы то ни стало добиться проведения митинга на университетской лестнице. Это был бы страшный удар по правительству, который по уму следует готовить уже сейчас, равно как и митинги в институтах, в Сантьяго-де-Куба и за границей…»