Гражданская война
Шрифт:
– - Проклятье! Куда ты смотрел, Сэм! Шер, да сделайте же что-нибудь!
– кричал и перепуганно, и с яростью, гортанный говор.
Первым к профессору бросился Сэм: склонившись над ним, он пытался нащупать пульс; затем, наверное, Шер, чернокожий крепыш с широким приплюснутым носом, он присел рядом на одно колено. Но через минуту Шер своим вкрадчивым голосом вынес безжалостный вердикт: "Он мертв!", "Точно, конец," -- согласился с ним Сэм.
А затем все закружилось в дьявольской круговерти, и я не скоро понял, что же происходит.
Все началось с короткого возгласа "О-ох!" и грохота падающего тела. Следующим был Сэм -- не
На какие-то секунды все стихло. Потом кто-то прошелся по комнате, вслед за чем моему взору открылся бородач с огромной рыжей шевелюрой и безносый. Его могучее тело облегал блестящий комбинезон, но вместо рук, словно змеи, извивались щупальца, по одному слева и справа, достигающие ему до пояса. Теперь настал и его черед склониться над телом профессора. По-видимому, убедившись, что тот мертв, бородач подошел к окну как вдруг обратился к кому-то еще:
– - Черт возьми! Быстрее...
Как только они сбежали по лестнице, и хлопнула внизу дверь, Рейн прошептал на выдохе:
– - Кажется, ушли...
– - Кажется, самое время уходить и нам, -- заметил я, но все таки решился осмотреть Томашевского и тех, кто с ним был. Рейн встал у окна.
– - Морис, вот они,-- окликнул он меня.
Опустив на пол голову Шера, я возник за спиной Рейна.
– - Двое... Да, это они...
Они шли по противоположной стороне улицы, ближе к реке; один из них был, несомненно, бородач,-- я без труда узнал его по рыжей шевелюре, второй был в долгополом легком прозрачном плаще с оттенком серого, стройный, русоволосый, или поседевший. Они поравнялись со стоявшим на обочине желто-зеленым фургоном, и тогда бородач, развернувшись, сильным движением открыл дверь. Раздались выстрелы. Бородач отшатнулся, сделал шаг назад и упал вперед лицом вниз. Человек в плаще исчез в фургоне.
Где-то далеко взвыла полицейская сирена, и мы поспешно покинули квартиру Томашевского.
Едва мы вышли на улицу, как прогремел взрыв. Фургон разнесло на части, и, охваченные пламенем, они разлетелись по набережной на десятки метров вокруг... А я снова увидел черный "мерседес", сворачивающий за угол.
Полиция прибыла скоро, сразу за ней -- пожарные, и только потом врачи. Зевак собралось немного, но все же была надежда, что, смешавшись с ними, мы не привлечем к себе внимания. Полиция, кроме того, что взяла в кольцо дымящиеся останки фургона, тотчас направилась к квартире Томашевского. Не прошло и получаса, как санитары скорой помощи уже выносили оттуда одно за одним тела убитых. Такая осведомленность немало меня озадачила, я хотел что-то сказать по этому поводу Рейну, как услышал голос Куена:
– - Не правда ли, занятное зрелище? Четыре трупа в квартире и еще неизвестно сколько в фургоне.
Я стремительно обернулся. Райкард склонил голову в знак приветствия и спросил невозмутимо:
– - Вы, конечно, случайно здесь?
– - Вы правы, -- коротко ответил я.
– - И ничего не видели? Если вас не затруднит -- жду вас сегодня к шести часам вечера.
Он было уже отошел от нас, как повернул на 180 градусов и приблизился вновь.
– - Кстати, один небезынтересный момент: вчера ночью из клиники исчез Артур Крайс.
В машине между мной и Рейном состоялся нешуточный
– - Ну хорошо, если вы не хотите понять, что игры окончены...
– - Что-то я вас не пойму, Рейн -- поиски убийц вашего отца были игрой?
– - спросил я почти зло и с откровенной издевкой.
– - Нет, конечно же, нет, но мы знаем столько, что нам жить-то может быть... На наших глазах убили по меньшей мере четверых...
– - Достаточно! Я должен переговорить с Вильямом, он был моим другом.
– - Делайте, что хотите, -- пробормотал Рейн.
– - Вы слишком взволнованы и, кажется, утратили возможность здраво мыслить. У меня в руках письмо, фактически подтверждающее, что кейс у Скотта, и самое главное -- шифр. Я еду к Скотту немедленно.
27.
Я едва успел застать Скотта дома -- он собирался в клинику. Мне еще не доводилось бывать у него, и я поразился, с каким изощренным вкусом (именно изощренным) был выписан интерьер гостиной. Сначала я оказался в вызывающе голом овальном зале, где иссиня-черная материя на стенах, справа и слева, открывала некое женское лицо, может быть, мулатки, загорелое, с характерным широким носом, чувственными губами, но в обрамлении пепельных волнистых волос и такими же серыми глазами... То женское лицо и было гостиной, волосы -- ниспадающие фалдами портьеры при входе; губы -- мягкий кожаный диван цвета пурпура, нос -- необычной формы замысловатый камин, глаза,-- две картины с сумрачными осенними пейзажами, а кожа -- красноватые стены и паркет красного дерева, в отличие от черного паркета в овальном зале.
"Я где-то уже видел это..." -- подумалось мне, и тут же вспомнил -- у Карла, когда он показывал мне рисунки -- это был интерьер комнаты в Музее Сальвадора Дали.
– - Чем обязан?
– - приглашая пройти в гостиную, спросил Скотт.
– - Вильям, нам необходимо поговорить.
– - Все о том же?
– - Скотт опустился на диван красной кожи, знаком предложил последовать его примеру.
– - Да.
Вероятно, мой решительный тон заставил его отступить от своего правила -- "не касаться прошлого".
– - Хорошо, но у тебя только полчаса, меня ждут больные.
– - Я постараюсь, -- спокойно ответил я, -- к тому же у меня к тебе всего три вопроса: Что связывало тебя с Рейном? Почему вы поссорились? И, наконец, где кейс с черновиками?
Скотт насмешливо сощурился, посмотрел на меня в упор долгим взглядом, затем запрокинул голову назад, на спинку дивана и произнес с расстановкой:
– - За-бав-но... Ты не ошибся с профессией? Может быть, тебе в твои 36 еще не поздно переквалифицироваться?
– - Если ты считаешь все это вздором, попробуй доказать обратное?
– настаивал я.
– - Ты решил меня исповедовать? Сегодня какой-то религиозный праздник? Но где твоя сутана? Ты не детектив, не монах, так какого же черта...
– - Томашевский застрелился ... два часа назад.
Скотт медленно поднял голову, выпрямился, но остался сидеть, на его скулах заиграли желваки.
– - Откуда тебе это известно?
– - Я видел это собственными глазами... Как и его предсмертное письмо, в котором он фактически объявляет тебя своим наследником...