Греческая история, том 1. Кончая софистическим движением и Пелопоннесской войной

Белох Юлиус

Имена победителей на Пифийских, Истмийских и Немейских играх начали записывать не раньше первой полови­ны VI века; списки карнейских победителей сохранялись в Спарте, по преданию, начиная с 26-й Олимпиады (676— 673 гг.). Еще раньше, с 776 г., начинается список победите­лей на Олимпийских играх; но в своей древнейшей части, до VI века, он не опирается на одновременные записи и полу­чил свою теперешнюю форму только после 480 г. Списки магистратов-эпонимов, ввиду их огромной практической важности, принадлежат, вероятно, к древнейшим письмен­ным памятникам; возможно поэтому, что имена спартанских эфоров действительно записывались уже с 757 г., как утвер­ждают наши источники. В Афинах имена архонтов стали записывать приблизительно с 682 г. Точно так же в VII веке впервые начали записывать договоры, законы и т.п. Прибли­зительно в то же время возник, вероятно, и обычай писать на жертвенных дарах имя жертвователя и на надгробных кам­нях — имя покойника. Тогда же и художники начали вы­ставлять на своих произведениях свои имена.

В то время, конечно, еще никому не приходило в голову сохранять для потомков путем письменности известия об исторических происшествиях, и позже об этом не думал в Греции ни один человек вплоть до V века¹ Письмом пользо­вались пока еще исключительно для практических надобно­стей; читающей публики еще не было, поэтому каждое про­изведение

было рассчитано на устную декламацию и заклю­чено в размеренную речь. Но поэзия уже не жила исключи­тельно в мире мифов, а обращалась иногда и к интересам настоящего. Солон рассказывал о своем законодательстве, Тиртей — о мессенских войнах, Мимнерм — о борьбе ио­нийских городов с царями Лидии, Каллин — о набеге диких киммерийцев, Алкей — о политической борьбе в Митилене. Так постепенно рассеивается мрак, окружающий греческую древность; исторические события и лица начинают высту­пать из тумана легенды, и впервые становятся возможными, хотя и неточные, но близкие к истине хронологические оп­ределения, тогда как в дописьменную эпоху всякая датиров­ка сводится, как в геологии, на „раньше" и „позже". Однако легенда продолжала свою работу, и позднейшая греческая историография охотно черпала из этого источника, чтобы пополнять пробелы действительного исторического преда­ния, не страшась в то же время возмещать недостающее соб­ственными комбинациями, пока не получалось, наконец, по­добие прагматического рассказа. Таким образом, наша бли­жайшая задача состоит в разрушении этих произвольных построений; мы должны быть довольны, если нам удастся уяснить себе по крайней мере важнейшие моменты развития, и принуждены отказаться от мысли дать настоящую исто­рию этой эпохи, — ибо мнимое знание гораздо хуже незна­ния.

Сказанное сейчас в значительной степени применимо даже к истории Персидских войн. То поколение, которое сражалось у Марафона и Саламина, не оставило рассказа о своих победах; лишь следующее поколение занялось изло­жением этих событий с той целью, чтобы, как говорит Геро­дот, великие и достойные удивления подвиги греков и вар­варов не были забыты с течением времени. Его произведе­ние и было почти единственным источником, из которого древние черпали сведения о Персидских войнах; главным источником является оно и для нас, сохранившись, к сча­стью, до нашего времени. Но Геродот писал уже в начале Пелопоннесской войны [48] , а в течение полувека, протекшего со времен Дария и Ксеркса, легенда успела заткать своим цветным покровом подвиги отцов. Правда, в распоряжении Геродота были и одновременные свидетельства, вроде над­писей на памятнике Победы в Дельфах или на гробнице ге­роев, павших у Фермопил, — и он пользовался этими свиде­тельствами; он говорил еще со многими людьми, которые принимали участие в битвах 480 и 479 гг. на греческой и персидской стороне. Но Геродот не был способен создать из такого материала истинную историю эпохи; для этого ему недоставало прежде всего способности понимать политиче­ские явления и сведений по военному делу, а глубокая рели­гиозность заставляла его повсюду видеть действие сверхъес­тественных сил. Поэтому он изобразил нам Персидские вой­ны не так, как они произошли в действительности, а как от­разились в сознании его современников; и здесь мы опять должны удовольствоваться восстановлением основных черт.

48

Последний факт, о котором он упоминает, — отправка спартанца­ми посольства к персидскому царю летом 430 г.

Не в лучшем положении находится и история так назы­ваемой пентеконтаэтии, пятидесятилетнего промежутка времени от Персидских войн до Пелопоннесской. Уже Фукидид жалуется на то, что ни один из его предшественников не описал событий этой эпохи, исключая Гелланика, рассказ которого полон хронологических неточностей. Поэтому Фукидид счел необходимым предпослать своему сочинению краткий очерк развития Афинского государства со времени Персидских войн; но и этот очерк дает лишь голые факты и, вопреки ожиданиям, которые возбуждает упрек Гелланику, нередко оставляет нас в неизвестности по вопросам хроно­логии. Во всяком случае эти немногие главы были для древ­них и до сих пор остаются для нас основным источником сведений об этом времени. То, что прибавили к этим извес­тиям позднейшие историки, имеет значение лишь постольку, поскольку они опирались на документальный материал, — а таких сообщений немного.

Лишь для эпохи Пелопоннесской войны мы имеем в „Истории" Фукидида подробный рассказ очевидца. Конечно, мы не должны предъявлять к автору таких требований, какие предъявляем к современным нам историкам; он дает нам главным образом историю военных действий и дипломати­ческих переговоров, а внутреннего развития государств ка­сается лишь в тех случаях, когда оно приводило к насильст­венным переворотам. Поэтому он часто умалчивает о том, что для нас было бы всего важнее знать. Притом, и матери­ал, который был в его распоряжении, представлял в своих отдельных частях далеко неодинаковую ценность, и Фукидид не всегда относился к нему в достаточной степени кри­тически, а иногда подчинялся и чисто художественным со­ображениям больше, чем можно было бы желать. Тем не ме­нее Фукидид остается для нас первоклассным источником, и ни об одном периоде греческой истории мы не осведомлены так хорошо, как о тех 21 годах Пелопоннесской войны, ко­торые описал этот историк. Зато его произведение уже в древности пользовалось неоспоримым авторитетом, как труд Геродота — для эпохи Персидских войн; и еще в наше время есть немало ученых, которые перед лицом Фукидида готовы отказаться от всякого самостоятельного суждения [49]

49

Спасительную реакцию против этого поклонения Фукидиду пред­ставляют сочинения Мюллера-Штрюбингса (Miiller-Stiibihgs .) (Aristo­phanes und die historische Kritik. Leipzig, 1873; Thukydideische Studien. Wien, 1881 и множество мелких статей в журналах); впрочем, иногда ав­тор, как обыкновенно случается, заходит в своей критике дальше предпо­ложенной цели.

Фукидиду не было суждено довести до конца свою „Ис­торию"; она внезапно обрывается на рассказе о событиях осени 411 г. Продолжение ее дал младший современник Фу­кидида, Ксенофонт, в своей „Греческой истории", доводя­щей рассказ до битвы при Мантинее (362—361 гг.). Этот труд, стоящий во всех отношениях бесконечно ниже „Исто­рии" Фукидида, значительно уступает ей и в обстоятельно­сти, потому что рассказ о событиях, наполнивших полвека, занимает у Ксенофонта столько же места, сколько Фукидид посвятил истории двадцати одного года. Притом он крайне неравномерно пользуется своим материалом, то впадая в многоречивый тон мемуаров, то сжимая

свое повествование до размеров краткого очерка, умалчивает обо многих важ­ных событиях и часто дает нам скорее историю Спарты, чем историю Греции. Но, при всех своих недостатках, „Грече­ская история" все-таки имеет для нас неоценимое значение как рассказ современника. Семидесятилетний промежуток от 431 до 362 г. есть единственный продолжительный пери­од во всей греческой истории, о котором мы имеем беспре­рывный рассказ современников.

Однако сочинения Фукидида и Ксенофонта сохранились отнюдь не ради своего содержания, а потому, что были на­писаны образцовым аттическим слогом. С тех пор, как элли­ны обратились в „ромеев", нация потеряла всякий интерес к своему прошлому, а потребностям школы удовлетворяли краткие руководства. Поэтому погибла вся обширная исто­риографическая литература трех столетий от Филиппа до Августа; уцелел лишь труд Полибия, потому что в нем было изображено возникновение всемирного владычества римлян. Да и из этого сочинения полностью дошли до нас только первые пять книг, а остальные 35 сохранились лишь в от­рывках и извлечениях. Последними мы обязаны тому об­стоятельству, что Полибий очень рано сделался таким же авторитетом для истории описанной им эпохи, каким был Фукидид для истории Пелопоннесской войны. Так, напри­мер, рассказ Ливия об отношениях римлян к Греции, начи­ная со Второй Пунической войны, есть не что иное, как со­кращенный перевод соответствующих мест Полибия; так же широко пользовались его трудом и греческие историки им­ператорского периода — Диодор, Аппиан, Плутарх. Таким образом, все наши сведения по греческой истории за время от начала Второй Пунической войны до разрушения Корин­фа основаны почти исключительно на Полибии. И в общем он вполне заслуживает своей славы, потому что он, бесспор­но, занимает первое место между всеми греческими истори­ками, сочинения которых дошли до нас,— исключая, может быть, одного Фукидида. Но современным источником, ка­ким являются произведения Фукидида и Ксенофонта, исто­рия Полибия оказывается только отчасти. Из 73 лет, которые он описал (219—146), на его зрелый возраст пришлось лишь около половины; следовательно, для всей первой половины своего труда он должен был черпать материал у других ис­ториков. При этом он, с одной стороны, обнаруживает такую большую зависимость от них, какой нельзя было бы ожидать от столь замечательного писателя, а с другой — стремление относиться критически к своим источникам и отчасти также раболепие перед известными личностями нередко заставля­ют его произвольно искажать действительность.

Вообще зависимость большей части античных истори­ков от источников, которыми они пользуются, очень велика. Греческая историография до конца сохранила на себе следы своего происхождения от эпоса; отсюда обыкновение встав­лять в рассказ речи, которым не пренебрегали даже писатели вроде Фукидида или Полибия, — отсюда те фантастические описания битв, в которых полководцы нередко играют роль гомеровских героев, — отсюда те чудеса и трогательные происшествия, о которых с такой любовью распространяют­ся столь многие из этих историков. Если лучшие из них смотрели на эти приемы с презрением, то для большинства история все-таки была частью изящной литературы, и свою цель они видели не столько в выяснении исторической исти­ны, сколько в том, чтобы заинтересовать читателя. Развитию этой школы сильно способствовало и риторическое направ­ление, получившее господство в IV веке. Таким образом, содержание сплошь и рядом отходило на второй план перед формой; о тщательном анализе источников в нашем смысле не думал почти никто, и обыкновенно писатель просто спи­сывал свой источник, большей частью еще придавая ему тенденциозную окраску. В научной обработке истории древ­ность никогда не пошла дальше первых опытов, да и от них до нас дошли лишь обломки.

Сказанное особенно применимо, конечно, к тем руково­дствам по всемирной истории, которые начали появляться со времен Августа для удовлетворения потребностей „образо­ванной" публики. Самостоятельные исследования не входи­ли в задачу их составителей; они довольствовались собира­нием отрывков. Так написал Николай Дамасский (род. ок. 64 г. до Р.Х.) на греческом языке всеобщую историю от древнейших времен до своих дней, — огромное сочинение в 144 книги, которое, однако, погибло именно вследствие сво­ей обширности. До нас еще дошли большие извлечения из первых семи книг, содержавших историю Греции и Востока до Кира. Такой же характер носила и „Филиппова история" („Historiae Philippicae") Помпея Трога из Нарбонской Гал­лии, который жил около этого же времени и писал на латин­ском языке по греческим источникам. Из этого сочинения, кроме краткого пересказа содержания, сохранился лишь эксцерпт, сделанный во II или III веке Марком Юнианом Юстином, — жалкая компиляция, которая именно поэтому много читалась во времена отцов церкви. К сожалению, и мы при­нуждены пользоваться этой книгой, так как для некоторых периодов греческой истории она представляет единственный дошедший до нас связный рассказ, как, например, для эпохи до Персидских войн, и особенно для большей части III и второй половины II столетия.

Больше сохранилось от „Исторической библиотеки" си­цилийца Диодора, которая в византийское время получила большое распространение как руководство по греческой ис­тории. Подчиняясь, по-видимому, римскому влиянию, автор избрал для своего произведения форму анналов. В основу его он положил хронологическое сочинение неизвестного автора I века до Р.Х., у которого он заимствовал списки афинских архонтов и победителей на Олимпийских играх, годы царствований, сведения о продолжительности войн и т.п. В эти рамки вставлены извлечения из исторических ис­точников. Все это Диодор проделал со свойственной компи­ляторам небрежностью: события лишь изредка излагаются у него под тем самым годом, в который они случились; очень часто происшествия нескольких лет соединяются под одним годом, а иногда одно и то же событие рассказывается дваж­ды под различными годами. Таким образом, хронологиче­ские указания Диодора заслуживают внимания только в тех случаях, когда они заимствованы из упомянутой выше хро­ники. Значение самых эксцерптов зависит, конечно, от дос­тоинства источников, из которых они взяты, и надо при­знать, что Диодор был счастлив в выборе своих руководите­лей, хотя в большинстве случаев он отнюдь не опирается на первоисточники. Так, историю Персидских войн он излагает исключительно по Геродоту, историю пентеконтаэтии и Пе­лопоннесской войны — главным образом по Фукидиду, час­то даже в сходных выражениях; немало черпал он и из „Гре­ческой истории" Ксенофонта. Но более точное исследование показывает, что всеми этими произведениями он пользовал­ся не прямо, а через посредство какого-нибудь другого писа­теля. Для древнейшей истории греческого Востока таким посредствующим источником была всеобщая история Эфо­ра, писавшего в эпоху Филиппа и Александра, а древняя ис­тория Сицилии заимствована из сочинения ученого историка Тимея, который жил при Агафокле и Гиероне. Для истории Александра и его преемников источником Диодора был, по-видимому, Дурис, современник этих событий. Покорение Востока римлянами описано по Полибию, эпоха от разруше­ния Коринфа до Марсийской войны — преимущественно по сочинению стоика Посидония из Родоса, которое составляло продолжение „Всеобщей истории" Полибия.