Греческое общество второго тысячелетия до новой эры и его культура

Блаватская Татьяна Васильевна

Действительно, усвоение во II тысячелетии греками и их соседями некоторых черт (подробнее мы остановимся на них ниже) не оказало сколько-нибудь заметного влияния на общий характер культуры как островной, так и материковой Греции. Здесь мы сошлемся на мнение Б. В. Фармаковского, одного из крупнейших русских ученых-антиковедов, который писал в 1907 г.: «То, что бросается в глаза при изучении памятников микенского искусства, — это коренная разница, фундаментальное различие общего характера их стиля от стиля древнего Востока и Египта. Микенские памятники поражают не тщательностью и кропотливостью работы, не чистотою исполнения, преодолевающего громадные трудности — все эти качества мы наблюдаем всегда в древнем искусстве Востока и Египта, — нет, величие микенского искусства состоит в его необычайной юной свежести, в жизненности и оригинальности концепции и передачи. В микенском искусстве совершенно другой дух, чем на Востоке» [134] .

134

Б. В. Фармаковский. Культуры Эгейская, Критская и Микенская. Литографированный курс лекций. СПб., 1907, стр. 31.

Яркое определение Б. В. Фармаковского нашло подтверждение в огромном числе памятников греческой культуры II тысячелетия, ставших известными за последние десятилетия. И в суждениях современных исследователей можно встретить мысли, прямо созвучные Б. В. Фармаковскому. Для нас особенно интересно положение польского археолога Б. Билинского, который на конгрессе в 1967 г. в Риме особо подчеркнул

антропоцентризм философии и культуры греков — в отличие от философии древневосточных стран [135] .

135

«Atti е memorie», III, p. 857—859.

Эта существенная разница позволяет понять, почему заимствования извне оказали столь небольшое воздействие на общую культурную эволюцию Греции II тысячелетия [136] .

* * *

Попытка осветить некоторые вопросы истории древнегреческой культуры во II тысячелетии до н. э. требует дополнительных хронологических уточнений. Весь этот период дополисной истории Греции четко распадается на два отрезка. Первый — время раннеплеменной обособленности, которая кончается где-то в XVIII — XVII вв., когда на материке возвысились племена, говорившие на ахейском диалекте. Главенство ахеян среди других древнейших греческих племен позволяет назвать следующий отрезок временем ахейской гегемонии. Верхняя хронологическая веха, завершающая ахейский период, — расселение дорян в XII в.

136

Выдвигая на первый план внутреннее развитие носителей того или иного устойчивого древнего культурного единства, мы стремимся показать неправомерность перенесения некоторых категорий современности в те отдаленные эпохи. Так, Н. И. Конрад склонен рассматривать развитие в древности как движение двух основных очагов, от которых расходились круги культурных влияний (И. И. Конрад. Запади Восток. М., 1966,478—481). Но на пути этих «кругов» тогда стояли часто неодолимые факторы — пространство, этнос, религия, роль которых в современном обществе низведена до минимума.

Накопление множества данных о Греции в указанный период позволяет приступить к специальному изучению раннегреческой культуры. Этот этап в развитии античной цивилизации тем более интересен, что он дает новый вид источников для исследования греческого рабовладельческого общества той поры, когда оформилась его государственная жизнь. Своеобразие этого общества наложило, естественно, существенный отпечаток на всю созданную им культуру. Ведь раннеклассовое общество и государство представляли собой совершенно новое явление в жизни населения той или иной территории. Происходивший необратимый социальный процесс с неумолимой жестокостью отодвигал в прошлое многие важнейшие нормы, которые были выработаны этим же этническим массивом еще в эпоху внутриплеменного и родового единства. На смену приходили новые социальные установления и связанные с ними новые виды связей внутри общества. Пожалуй, не всегда с достаточной ясностью мы представляем себе, сколь коренным было отличие ахейского общества XVII—XII вв. от общественной системы прагреческих племен, находившихся на стадии первобытнообщинного строя. В некотором смысле это была столь же глубокая разница, как отличия между •рабовладельческим и феодальным обществами.

Происшедший перелом отразился и на отношении к культурному наследию первобытнообщинного строя. Можно предположить наличие глубоких конфликтов нового со старым, которые имели место в ахейском обществе всякий раз, когда требования времени наталкивались на сопротивление традиции. Конечно, формы этих столкновений были весьма своеобразными, а скудность письменных источников не позволяет выявить четко все стороны этого процесса. Но вероятно, поскольку социальная эволюция во II тысячелетии шла гораздо медленнее, чем в I тысячелетии до н. э., острота названных противоречий должна была ощущаться не так сильно, так что изменений на протяжении жизни одного поколения люди почти не замечали. Лишь спустя 200—300 лет, когда процесс уже завершался, становились заметны перемены. Но, говоря о темпах развития общества и о влиянии этого фактора на человека, опять-таки следует помнить, что в предшествующие тысячелетия общество эволюционировало еще медленней.

Если преемственность культурных традиций III и II тысячелетий была осложнена разницей в социальной структуре общества, то гораздо менее значимой представляется нам грань между ахейской культурой и культурой следующего за дорийским поселением периода греческой истории, который мы предлагаем назвать «пред-полисным». Ведь основным содержанием переходного периода, связанного с вторжением дорян, была постепенная смена политических Форм, освободившая путь для развития возникших уже в ахейском обществе социальных норм. Таким образом, вопрос стоял не о принципиально новом строении общественной жизни, но о дальнейшем развитии типологически единых институтов.

Наличие несомненных преемственных связей между Грецией II и I тысячелетий отмечалось уже давно как в русской [137] , так и в западной историографии [138] . Однако скептическое отношение долго преобладало среди исследователей. Лишь открытие греческой письменности II тысячелетия заставило умолкнуть громкие голоса скептиков. Иной подход к греческой легендарной традиции, которого потребовали неоспоримые данные новых источников, делает необходимым детально проследить, какие традиции II тысячелетия сохранились и в каком именно виде в Греции предполисного и последующих времен. Непрерывное единство, которое наблюдается во многих отраслях духовной жизни греков, позволяет рассматривать процесс культурного развития страны как единое целое, причем ахейская культура может быть охарактеризована как предшествующая фаза, более поздней греческой культуры I тысячелетия.

137

Указанная точка зрения высказана еще в работе М. С. Куторги «О достоверности древнейшей греческой истории» (М. С. Куторга. Собрание сочинений, II. СПб., 1896, стр. 1—23). Та же мысль выражена в работах Леонтьева и некоторых других исследователей, в том числе и Б. В. Фармаковского (Р. Лихтенберг. Доисторическая Греция. СПб., 1914. Предисловие стр. I—XXII).

138

Особенно важен анализ религиозных воззрений, произведенный М. П. Нильссоном еще в конце 1920-х — начале 1930-х годов (М. P. Nilsson. The Mycenaean Origin of Greek Mythology. Berkeley, 1932).

Правда, и вопрос о культурной преемственности додорийской и предполисной Греции [139] не следует упрощать. Ведь при ломке политических институтов роль культуры в преемственности различных ступеней одного и того же общества неизмеримо возрастает. В XII—XI вв. в духовной жизни Греции имела место встреча разных течений. Ко времени прихода дорян единообразная культура ахейцев, данайцев и других более мелких племенных единиц за предшествующие века «микенской» цивилизации достигла больших успехов, основательно преобразив при этом многое из культурного наследия далеких предков, праэллинов, возможно, кое-что и потеряв. Расселившиеся доряне были носителями иного направления в развитии системы праэллинских исконных установлений. Оно характеризовалось, судя по тому, что нам известно о социальной жизни дорян в начале I тысячелетия, большей устойчивостью древних общественных норм [140] . Установление политической гегемонии дорян означало не только принесение более традиционного варианта культуры в земли Средней и Южной Греции. Оно могло дать новую силу некоторым элементам старинных институтов в среде ахейско-ионийского населения, сохранившего свою независимость после прихода дорян. Соответственно в культурной жизни

Греции после XII в. необходимо предполагать взаимопроникновение далекого праэллинского субстрата, уже прошедшего «микенизацию», и его дорийского варианта, выступающего теперь в греческой культуре как суперстрат. Отмеченное обстоятельство придало своеобразные черты процессу сложения культуры классической Эллады I тысячелетия до н. э.

139

Период в 300—250 лет после переселения дорян (до начала IX в.) часто обозначают устаревшим термином «гомеровский» период, не только условным по самой своей природе, но и бесспорно неверным в свете новых открытий. Отстаивать правомерность наименования «гомеровская Греция» — то же, что пытаться ввести в историю понятие «былинная Русь».

140

Несколько иной путь развития социальных и моральных норм дорийских племен, длительное время поддерживавших ограниченные связи с ахейские миром, может быть объяснен не только внешними факторами (переселение или обитание в труднодоступных горных районах Фессалии и т. п.), но и определенными внутренними явлениями. Не исключена возможность того, что в дорийском массиве на протяжении второй половины II тысячелетия некоторую роль играли тенденции, носители которых пытались оградить своих соплеменников от тех новшеств, которые имели место в южных царствах. В качестве отдаленной аналогии можно вспомнить острые столкновения между защитниками старых норм и отдельными сторонниками нововведений в скифском обществе V в. до н. э., о чем так живо рассказывает Геродот (IV, 76—80). Предполагаемая нами некоторая идеализация старинных институтов опиралась на вполне материальные основания: бедные земледельцы и пастухи, какими были доряне в XV—XII вв., не имели таких средств, которыми располагало население ахейских земель. Скудность материальных возможностей способствовала большей устойчивости норм доклассового общества.

Выяснение соотношения всей культуры древней Греции и культуры эпохи сложения греческой народности затруднено и тем большим временным промежутком, который отделяет ахейскую ступень от поздних этапов, известных нам лучше всего. Качественные изменения одного и того же историко-культурного явления на протяжении от XVII—XIII до IX—VIII вв. должны были быть весьма значительными.

Необходимо указать еще на одну сторону вопроса. Поскольку в целом ряде культурных сфер предполисной Греции отчетливо выступают примеры генетических связей с культурой II тысячелетия (назовем лишь легендарную традицию, религиозные воззрения или некоторые архитектурные формы), постольку есть основания считать, что аналогичная преемственность имела место и во многих других областях культуры. Несомненно, что исследование отдельных проявлений этого потребует немалых усилий, так как знаний о реальном ходе исторического процесса накоплено еще недостаточно. Отчасти это находит объяснение в том, что лишь 23 года тому назад окончательно рухнула теория о различии этнического состава страны в периоды до и после дорийского переселения XII в. Только теперь можно ясно представить обширность исторических связей в жизни греческого народа на двух первых ступенях рабовладельческой эпохи [141] . Конечно, характер названных связей в различных частях страны был неодинаков. Видимо, следует говорить о прямой преемственности на тех территориях, где сохранились узлы ахейской политической системы, и о более усложненной исторической обстановке в землях, заселенных дорянами, к тому же сначала не столь многочисленными.

141

Автор этих строк не может согласиться с весьма распространенным взглядом многих западных исследователей, которые склонны видеть во вторжении дорян в XII в. одну лишь катастрофу, приведшую к огромному регрессу в развитии страны. Мы не считаем, что крупное движение вперед в развитии производительных сил общества в XII—XI вв., обусловленное внедрением железа, и одновременное ему крушение или последующее захирение монархических институтов, в дальнейшем приведшие к становлению республиканской формы государственного устройства в виде полисов, должны быть рассматриваемы как феномены периода упадка. Поэтому мы категорически не согласны с мнением известного английского ученого А. Тойнби, который определяет дорийское переселение XII в. как supreme catastrophe и начинает эллинскую цивилизацию лишь с последорийских времен. Для А. Тойнби «микеняне», несмотря на свое грекоязычие, были все же варварами по сравнению с минойцами, но еще большими варварами были следовавшие за ними доряне (A. J. Toynbee. Hellenism. The History of a Civilisation. London, 1959, p. 25—26). Столь резко противопоставляя население страны в разные периоды ее развития, А. Тойнби искусственно отрывает греческую цивилизацию I тысячелетия от предшествующих ей ступеней. Отмеченное мнение А. Тойнби коренится в гипертрофированной им системе цивилизаций, на которые он разбивает историю человечества. Концентрируя свое внимание на «основных», «недоразвитых» и «застопоренных» цивилизациях, английский исследователь оставил без внимания те конкретные факторы, которые создали ту или иную цивилизацию. Неизбежным следствием явились прямые противоречия с фактами. Таково, например, упоминание спартанцев в качестве носителей одной из пяти arrested civilisations (A. J. Toynbee. A study of History. London, 1934—1954, p. 51—128). Подобное произвольное выделение весьма важной части эллинской цивилизации оставляет впечатление крайнего схематизма и пренебрежения к реально действовавшим племенам в том или ином звене исторического процесса. В задачи настоящей работы не входит подробное рассмотрение всей чисто идеалистической концепции А. Тойнби. У развивавших его положения авторов понятие «цивилизация» иногда приобретает какое-то самодовлеющее значение, абстрагированное от конкретно-исторических условий становления и развития каждой цивилизации. Характерным примером является книга американского исследователя Ф. Бэгби, который пытается разработать новые методы изучения общей теории культурных форм, дабы вслед за О. Шпенглером и А. Тойнби определить, есть ли закономерность в развитии цивилизаций, в их медленном становлении и быстром упадке. Основным методом Ф. Бэгби считает сравнительное изучение цивилизаций. Последние он разбивает на основные и периферийные или вторичные (Ph. BagbyCulture and History. Prolegomene to the comparative Study of Civilisations. London — New York — Toronto, 1958, p. 23, 183—203). Теория Бэгби подробно рассмотрена Э. С. Маркаряном в статье «Об основных принципах сравнительного изучения истории» (ВИ, 1966, № 7, стр. 18 сл.).

Представление о культуре Греции II и I тысячелетий как об органическом едином историческом феномене открывает большие возможности для изучения не только культурного развития ахейцев, но и для лучшего понимания истоков многогранной классической культуры Греции, занимающей столь важное место в развитии всей европейской цивилизации. В огромное наследие античного времени, которым мы активно пользуемся, входят многие ценности ахейской эпохи — эпос, произведения архитектуры, живописи и художественных ремесел. Во многих областях нашей жизни присутствуют, пусть не так прямо и ощутимо, некоторые начала, выработанные еще в дополисной Греции. Иными словами, творческий труд, овеществленный 3—4 тысячи лет назад, в какой-то мере влияет на духовный мир современного человека [142] .

142

Конечно, наше восприятие ценностей, созданных ахейским обществом, во многом отличается от того впечатления, которое они производили даже в XVIII — XIX вв. Тогда, например, будущий корифей немецкого антиковедения И. Винкельман, стремясь приблизиться к античности, решился переменить протестантскую веру на католическую. Можно вспомнить и о воздействии эллинской мысли на таких людей, как М. В. Ломоносов или И.-В. Гете. С тех пор наше представление о значении античных корней в европейской культуре стало гораздо полнее и конкретнее, что верно отметил Ф. Энгельс, подчеркнувший необходимость постоянно обращаться «к достижениям того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечили ему в истории развития человечества место, на какое не может претендовать ни один другой народ» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Собр. соч., т. 20, стр. 369).