Гремящий порог
Шрифт:
— Как это в беду? — неосторожно полюбопытствовала Люба.
— А вот я вам сейчас расскажу,— охотно отозвался старичок.— Как эта, значит, доброта его мне другим боком обернулась. Было это еще в войну, в последний-год. К весне, в марте, надо быть, или в феврале. Пошел я под вечер в баню. Завернула мне старуха бельишко, дала трешницу, и подался я. Еду в 7грамвае и гляжу, стоит солдат, в шинели, с котомкой, ну как есть Федя. А от него уж почитай три года и писем не было. И где он, живой ли, нет ли,— ничего не известно. У вокзала стал солдат сходить. Я за ним.
«Федя!» — кричу.
Обрадовался он.
«Наконец,— говорит,— свиделись.
«Нету,— говорю,— разбомбили. На другой улице живем. Пойдем,— говорю,— скорей. Старуха все глаза повыплакала».
«Невозможно,— говорит,— батя. Два часа всего у меня сроку было. Поезд отходит. Надо свой эшелон догонять. Пойдем, батя! Выпьем по маленькой для встречи».
Зашли на вокзал в буфет. Народу битком. Остановил Федя официантку, симпатичную такую, беленькую, вроде как вот Наташа, остановил и подмигнул ей,— а парень он всех мер, ну да что вам говорить, сами знаете,— значит, подмигнул он ей, нашла она нам столик. Достал Федя из котомки пол-литра, банку консервов мясных, хлеба. Беленькая официанточка нам стаканы спроворила и по тарелке капусты тушеной, добрая душа, принесла.
Выпили по стаканчику. Федя меня угощает, а сам ничего не ест, все рассказывает да расспрашивает. Я говорю:
«Сам кушай, сынок».
Смеется:
«Я сыт, батя, а вам надо подкрепиться».
А я сильно отощал тогда, совсем никудышный был. Официанточка нам еще каши принесла. Федя и спроси ее:
«Не просидим мы тут поезд?»
«Услышите,—говорит,— объявят по радио. Вам куда?»
«На Ленинград».
«Через двадцать минут»,— говорит.
Выпили еще по стаканчику.
Сидим разговариваем, а я все тревожусь: не опоздал бы Федя, дело военное, строгое. Как официанточка мимо идет, каждый раз спрашиваю:
«Как там на Ленинград, скоро?»
«Объявят,— говорит,— услышите».
А чего я услышу? Меня с хорошей еды да вина разморило. Сижу, глаза слипаются. Тут объявляют посадку.
Федя попрощался, налил мне еще.
«Кушайте, батя, а я пошел».
Хотел я за ним, да ноги нейдут. Посидел я, пригубил малость и уснул. Прямо за столом. А проснулся совсем необыкновенно… Слышу, тормошит меня кто-то. Очнулся и, что вы думаете, девоньки, лежу на верхней полке в вагоне. На улице светло—видать, день. А проводник трясет меня и говорит:
«Вставай, отец, приехали. Ленинград!»
«Скажи,— говорю,— бога ради, добрый человек, как я здесь очутился? И почему ты завез меня в такую даль?»
«Приволокли,— говорит,— тебя вчера вечером три официантки на вокзале, втолкнули в вагон и упросили: «Будь человеком, пожалей старика, в Ленинград ему надо!»
Тут я и понял, девоньки, что это та беленькая официанточка, добрая душа, меня выручила.
— Вот уж выручила! — засмеялась Люба.
— Так вот и произошло, девоньки. Пошел в баню в Москве, а оказался в Ленинграде. Хорошо еще, трешница была, телеграмму старухе отбил. Долго она меня потом пилила.
Демьяныч, может быть, рассказал бы еще какую-нибудь историю. Видать, такие терпеливые слушатели попадались ему не часто. Но вошла сестра и без особых церемоний выпроводила всех посетителей,
Кузьма Сергеевич Набатов был коренной сибиряк. Правда, родословную его можно было проследить не дальше четвертого колена, но зато достоверно было известно, что уже прадед проживал в Сибири и работал горновым на знаменитом в свое время Николаевском чугунолитейном и железоделательном заводе.
Во
ваются сибиряками, безусловно, давало право на почетное звание коренного обитателя стороны сибирской.Как уже сказано, прадед Кузьмы Сергеевича — Прокофий Набатов —«делал железо» на Николаевском заводе, дед — Трифон Прокофьич, в натуре которого сильнее сказалась унаследованная от матери кровь таежных следопытов и звероловов,— бродяжил по тайге и «баловался золотишком», а отец, придя на завод десятилетним мальчонкой, после долгих лет соленой заводской науки достиг звания литейщика. За свою трудовую жизнь отлил он без счету котлов и сковород, колосников и кнехтов, станин и маховиков. Последней его отливкой была пушка, изготовленная для партизан прославленного Бурловского отряда. В этом отряде литейщик Сергей Набатов и сложил свою голову, обороняя от колчаковских банд родное Приангарье.Кузьма остался после отца по десятому году. Батрачил с матерью у деревенских богатеев. На всю жизнь запомнил Кузьма горький вкус круто замешанного на слезах сиротского хлеба. Доходил ему пятнадцатый год, когда, надломившись на непосильной работе, сошла в могилу мать.
Ничего доброго не сулила жизнь сироте. Но, видно, и сама судьба спохватилась, что очень уж щедро оделила парнишку невзгодами. Случай свел Кузьму с товарищем отца. Корней Рожнов был подручным у Сергея Набатова в литейной мастерской на Николаевском заводе. Потом вместе они партизанили; из одного котелка ели, одним зипуном накрывались. Корней приютил сироту. Названный отец был всего на десять лет старше приемного сына, и вскоре стали они друзьями-товарищами. Тем более что ростом и статью пошел Кузьма в могучую набатовскую породу и годам к семнадцати поравнялся с Корнеем, хотя и того бог ростом тоже не обидел.
Вместе бродили они по деревням и заимкам, ладили плуги и бороны у мужиков, чинили веялки и жатки у богатеев хозяев — работы мастеровым людям хватало. Далеко от родных мест не уходили. Все ждали, когда снова задымят трубы Николаевского железоделательного, потухшие в пору всеобщей разрухи. Но молодой и не окрепшей еще власти не под силу было возродить старый завод, расположенный к тому же в таежной глуши, вдали от железной дороги и жавшихся к ней городов и рабочих поселков.
Но и старый завод внес свою лепту в общее дело. Он отдал свои станки и машины. Вместе с рабочими, приехавшими с иркутских заводов, Корней и Кузьма снимали станки и грузили на пароход. На том же пароходе и уплыли вверх по Ангаре в большой город.
Дороги коммуниста Рожнова и комсомольца. Набатова и дальше пролегли рядом. Вместе работали на заводе, вместе поступили на рабфак, вместе уехали учиться в далекий Ленинград и в один день получили дипломы инженера-гидростроителя. Только тут Кузьма немного обошел названого отца: он получил диплом с отличием. Видно, сказалась разница в десять лет: молодой голове легче давалась наука.
С тех пор прошло больше двух десятилетий.Все эти годы Кузьма Сергеевич Набатов строил. Строил плотины и каналы, мосты и гидростанции. Строил, а сам тянулся душой к родным краям. Ленивыми и маломощными казались ему равнинные реки Центральной России. Не уходила из памяти стреми-тельная, могучая Ангара — сказочная река, текущая в крае сказочных богатств.