Грешники
Шрифт:
Наверное, нужно написать Гарику записку.
«Я согласна на развод» — этого будет достаточно?
— Нет, Маша, — слышу за спиной его жесткий как никогда раньше голос, — этого будет недостаточно.
Я прикусываю нижнюю губу — кажется, уже поздно извиняться за то, что иногда я думаю вслух слишком громко?
— Я не собиралась произносить это вслух, — говорю первое, что приходит в голову.
Нужно тянуть время, выиграть для себя хотя бы пару минут, чтобы собраться с силами и правильно разыграть ситуацию. Я же собиралась трусливо
— О каком разводе речь, Маша? — жестко спрашивает Гарик.
— Разве ты знаешь еще кого-то, кто несколько недель назад попросил меня уйти из его жизни?
— Не то, чтобы я был яростным сторонником классических традиций ведения разговора, но может ты поимеешь совесть и перестанешь разговаривать со мной задницей?
Я непроизвольно втягиваю голову в плечи.
Никогда не слышала, чтобы он говорил так громко и так резко.
Я едва ли вообще замечала изменения в его голосе, даже когда он разговаривал с Бакаевым.
Собираюсь с духом.
Напоминаю себе, что я должна отпустить его, даже если мне будет очень больно.
Потому что теперь нас разделяет не только ребенок в моем животе, но и будущее Гарика, которое не случится, если я не отойду в сторону.
Я медленно прокручиваюсь на пятках.
Отрываю взгляд от пола.
Лицо у мужа мрачное, скулы бледные, а глаза смотрят с таким прищуром, словно он считывает меня двумя высокотехнологичными сканерами.
— Скажи это еще раз, — повторяет он.
— Я хочу, чтобы мы развелись, — говорю деревянным голосом. И добавляю: — Теперь уже можно. Кажется, Маруся уже идет на поправку, и ты можешь без лишних нервов заняться своими делами. И я тоже.
Он продолжает щуриться, и единственное, что мне остается — спрятать в чемодан последнюю пару блузок.
— Маш, что происходит? И какое отношение Маруся имеет к нашему разводу?
— Я подумала… — Голос на пределе, но я все рано держу себя в руках, делая вид, что укладка вещей в чемодан беспокоит меня больше, чем судьба нашего семейного статуса. — В той ситуации развод выматывал бы нас обоих. Маруся дорога не только тебе, ты знаешь, как мы с ней сблизились. Эта пауза помогла нам переждать не самое лучшее время. Сегодня я говорила с ее лечащим врачом, и он считает, что через пару недель она…
— Я в курсе ее состояния, Маша, не нужно пересказывать мне содержимое медицинской карты моей бабушки.
— Рада, что ты, наконец, начал это делать. Надеюсь, чтобы в будущем так же интересоваться ее здоровьем, ты не будешь ждать, когда снова что-нибудь случится. И, наконец, найдешь время в своем плотном графике хотя бы для посиделок на выходные. У Маруси кроме тебя больше никого нет. А после развода… Я думаю, ты сам понимаешь, что так или иначе, но наше с ней общение сойдет на нет.
Пусть он лучше злится, чем пытается докопаться до правды.
Злость делает нас слепыми и глухими.
— Ты снова говоришь
Я поворачиваюсь, намеренно выпячивая вперед подбородок. Когда-то Гарик обмолвился, что с таким выражением лица я похожа на потенциальную истеричку, и дал понять, что ему это не нравится.
Нужно использовать все возможности, чтобы вывести его из себя, свести разговор до скандала и разругаться в пух и прах. Гарик не из тех мужчин, которые бегают за неблагодарными истеричками.
— Ты хотел развод — я согласна.
— Мне казалось, что нет, — он делает шаг вперед, но только чтобы сесть на край тумбы. — У тебя, как и у любой женщины, есть свои недостатки, но ветреность не входит в их число.
— Ты сегодня так и сыплешь комплиментами, — пытаюсь огрызаться я.
— … как и вот эти постановочные припадки, — заканчивает Гарик. — Маш, ты плохая актриса.
— О чем ты? — Я скрещиваю руки на груди, всем видом давая понять, что готова идти до последнего. — Ты что, правда решил, что я хочу продолжать наш, так называемый, «брак»?
На американский манер беру последнее слово пальцами «в кавычки».
— Продолжай, — снисходительно улыбается Гарик.
Он уже точно не злится. И даже не выглядит озадаченным.
И что с этим делать мне? Продолжать гнуть свое, в надежде, что он просто меня испытывает, или даться и… что? Рассказать о встрече с Шевелёвой?
— Я не собираюсь распинаться, чтобы «сделать» твой вечер.
— Тогда прими тот факт, что ты очень, очень плохая актриса. Но очень хорошая жена, раз пытаешься вынудить меня расстаться с тобой в ущерб твоей репутации и образу хорошей девочки. — Он вздыхает, проводит пятерней по волосам, и я болью замечаю, что обручальное кольцо болтается на его безымянном, словно стало на размер больше. — Она все тебе рассказала?
— Не понимаю…
— Ирина с тобой связалась?
Не больше некуда отступать, любые попытки упираться будут выглядеть просто смешно.
— Я догадывался, что она сделает этот шаг, — мрачно говорит он. — Некоторые люди просто не умеют признавать поражение. В особенности женщины.
Теперь, когда уже можно не притворяться, я бросаюсь к нему, пытаюсь обнять, но муж успевает прихватить обе мои руки. Он удерживает меня на расстоянии, разглядывая мое лицо так, словно видит меня чуть ли не впервые в жизни.
— Гарик, ты должен! — требую я, и уже плевать, что голос звучит про противного слезливо.
— Должен что? Прожить последние, возможно, три-четыре месяца в боксе после пересадки, опасаясь, что могу сдохнуть от любой пылинки? От простого насморка? От легкой температуры? Это я должен? Смотреть на жизнь через пластиковое окошко медицинского бокса, и радоваться, что, возможно, проживу на полгода больше?
Я все-таки прорываю его «защиту» и прижимаюсь к нему всем телом, жалея лишь о том, что не могу вот так запросто разделить с ним свои кости, кожу и кровь. Дать ему то, что сделает его здоровым.