Грешный любовник
Шрифт:
Дав бросил подсвечники, откинул голову и залился хохотом.
Сильвия оперлась одной рукой о стол. Ее светлая коса почти расплелась, и лицо окружали выбившиеся пряди, образуя золотой нимб.
– Черт возьми! – воскликнула она. – Я освоила фокус!
Ноги его подогнулись, и Дав плюхнулся на турецкий ковер, сев прямо среди фарфоровых черепков. Он желал ее, растрепанную и торжествующую...
– Боже мой! – простонал он. – Я не в силах более терпеть, мадам. Пошли в кровать.
– Нет, – отказалась она.
Он обеими руками взъерошил себе волосы. Кровь его настойчиво
– Ну чего вы еще хотите? Я только что принес жертву серебром, фарфором, бренди и чернилами на алтарь вашей девственности.
– Я не девственница.
– Вопрос спорный.
С хрустом ступая по осколкам, она подошла к нему. Икры ног ее соблазнительно круглились, сильные и безумно женственные. Подъем ножки выгибался, как согнутый лук. У него даже заныли ладони – так сильно ему захотелось коснуться ее ножки. И сердце его заныло, так хотелось ему слышать ее смех вечно.
– Спорный? Я овдовела несколько лет назад, и брак был самый настоящий. Вам это известно.
Изнемогая от душившего его смеха и желания, зажигавшего кровь, Дав повалился и улегся на замусоренном ковре.
– Все равно ты девственница, там, где только и важно, – в твоей душе.
– Вые ума сошли.
Он поднял глаза на ее лицо, обрамленное золотым нимбом волос. Глаза ее выдавали – она тоже изнемогала от желания.
– Ты прелестна при свете свечей, возлюбленная моя, – возвестил он. – Ты прекрасна под сенью крыши моего дома. Ты научилась бросать и научилась ловить. Но душа твоя – Психея – лежит нетронутой. Знала ли ты тысячу любовников или одного, все равно ты девственница, и я люблю тебя.
– Хотя ей и клялись в вечной любви, и лежала она отнюдь не тронутой, а все же Психея оказалась покинутой Купидоном.
– Только потому, что попыталась открыть его тайны. Однако, с усердием послужив Венере, она сумела достичь общего примирения. Или иди немедленно ко мне, Сильвия Джорджиана, и, склонясь надо мной как лесная нимфа, подари поцелуй, или немедленно отправляйся спать. Все равно кому-то придется убирать сотворенное нами безобразие. Я с успехом могу взять на себя эту роль.
– Да пусть лакеи приберут все утром, – предложила она.
– Ну да, чтобы вся моя прислуга утвердилась в мнении, что я сумасшедший?
– Вы и есть сумасшедший.
– Ну конечно. Только предполагается, что это страшная тайна.
– Вы не можете остановиться на полпути, – уточнила она. – Вы должны объяснить мне почему.
– Да никогда в жизни! Скорее уж я позволил бы тебе считать меня Синей Бородой. Иди спать! А то я могу и забыть о том, что я джентльмен, и поволоку тебя в свою спальню...
Дверь хлопнула. Дав смотрел на гипсовое плетение листьев и цветов на потолке и соображал, насколько ходко идет процесс обольщения. Затеяв под влиянием минутной фантазии такую буйную игру, являвшую собой смесь очень яркой чувственности и, как ни странно, совершенно невинного веселья, он сам оказался, так сказать, на неизвестной ему территории, но, к великому своему изумлению, не мог не признаться себе, что ему здесь, пожалуй, нравится.
«Он финансирует
Сильвия перечитала донесение, запечатала и отдала Берте для лакея Ившира, с которым та встречалась во время своих ежедневных походов на рынок.
«Он доверяет мне». Неприятная дрожь пробежала у нее по спине. В забвении доверия и заключалась суть ее работы. А потом она предаст его. Может, Дава привело в Сент-Джонс чувство вины? Может, так он успокаивал свою нечистую совесть? А может, у него вовсе нет совести и сиротский приют просто служил прикрытием какого-то совершенно иного предприятия?
В чем бы ни заключалась истина, она должна во всем разобраться.
Сильвия бросила взгляд на часы. Дав запаздывал. Он обещал, что вернется засветло и научит ее, как следует отвешивать поклон.
– Если не считать слабого запаха бренди и чернил, – шепнул его голос прямо ей в ухо, – не осталось никаких следов нашего вчерашнего сражения. К. моей великой радости, стекольщик сумел застеклить окно еще утром. Иначе здесь было бы чертовски холодно.
Сильвия вздрогнула, ударилась головой о его подбородок, стукнулась локтем о крышку стола и, наконец, плюхнулась на свой стул снова. Он надел камзол светло-серого бархата, который так и тянуло погладить, как гладкую шубку кота.
– Что, черт возьми, происходит? – вырвалось у нее. – Дверь-то не открывалась!
Потирая подбородок, он ткнул пальцем куда-то ей за спину. Она оглянулась: картина с гнедой лошадью стояла к стене углом, и за ней зияла темнота.
– Тайный ход за каминной трубой, ведущий из моей спальни в потайной чулан. Можно устроить замечательное приключение, если настроение подходящее. Хочешь посмотреть его?
Она стянула парик и принялась тереть ушибленную макушку обеими руками.
– Нет, спасибо.
Дав засмеялся, подошел к картине и закрыл ее.
– Право, мадам! Я открыл вам секрет потайной лестницы, рассчитывая использовать ее как приманку, и замышлял заманить вас через темный проход в свою спальню. Увы, как Синяя Борода я совершенно безнадежен.
– Да я уж оставила всяческие надежды наткнуться на что-нибудь в духе Синей Бороды, – ответила она. – Аеще секреты у вас имеются?
– Вполне достаточно. – Он привалился спиной к картине с гнедой лошадью и сложил руки на груди. – Но давай-ка перейдем к омерзительному поклону, который ты так хорошо освоила. Прошу, пройди на тот конец комнаты и исполни свой трюк. Обещаю, что поклон твой произведет на меня именно то впечатление, какого он заслуживает.