Гретель и тьма
Шрифт:
– Отвечай! – рявкнула Гудрун. – Ты трещишь не умолкая с тем болваном, так будь любезна…
– Я не буду говорить в присутствии этой старухи, – сказала Лили очень тихо.
Гудрун задохнулась.
– Старухи?
– И почему же? – спросил Йозеф.
– Она надо мной насмехается. Что бы я ни сказала, каждое слово потом будет осмеяно. Вы бы слышали ее сегодня утром: «Не забудьте вернуть нож в держатель, Fr"aulei Namenlos [68] , — сказала она. – Не хотелось бы нам вытаскивать его потом из груди чудовища, верно?» – Лили вполне удалось изобразить выговор Гудрун. Она умолкла, держа глаза долу.
68
Фройляйн
– Понятно. – Йозеф подергал себя за бороду.
– Вы ей верите? – возопила Гудрун, пунцовая от ярости. – Вы можете такое обо мне подумать? А я столько лет служу семье Бройеров!
Йозеф откашлялся.
– Дорогая моя, у меня нет ни малейших сомнений в вашей преданности…
– Я не произнесу ни слова, пока она не уйдет, – пробормотала Лили, не поднимая взгляда.
Йозеф с трудом сдерживал восторг.
– Может, в таких обстоятельствах, фрау Гштальтнер…
Гудрун встала и протопала к выходу, высоко вскинув голову. С резким стуком захлопнула дверь за собой, и Йозеф подождал, пока шаги не удалились.
– Итак, Лили, теперь здесь только мы с вами. Все обсуждаемое останется между нами. – Он помедлил. – Как между священником и грешником.
– Я не сделала ничего такого, что требует отпущения грехов.
– А, – сказал Йозеф, уцепившись за ее понимание личного покаяния, – так вы, значит, католической веры?
Лили покачала головой.
– Я знаю про нее. – Она закатала рукав и показала ему чернильные цифры, словно бы напоминая о своем отказе от человеческой природы. – Мне такие обряды не нужны.
– У вас нет совести?
Лили пожала плечами.
– А у ваших часов? У граммофона? Или у автомобиля?
Йозеф повозился с ручками, поправил пресс-папье.
– Что же с остальными чувствами, Лили? С любовью, одиночеством, тоской? – В горле у него сгустился ком. Ответа не последовало, и Йозеф добавил: – Ас ненавистью, гневом, отчаянием? – Лили и на этот раз не ответила, а он, справившись с эмоциями, уставился на нее поверх очков; она же глядела куда-то перед собой, отвлеченно, словно внимала какой-то далекой музыке или подслушивала разговоры эльфов, не доступные его уху. – Лили, – рявкнул он, – вы же сердились на Гудрун, верно?
– Она забияка.
– Хм. – Йозеф примолк. – Она же вас не обижает, правда?
– Вы спрашиваете, не бьет ли она меня? Пока нет. Ей и не надо. Она щиплется и толкается. У нее острые локти, да и язык тоже.
– О.
– Может, я ее убью. Потом.
– Так, Лили…
– Гудрун в душе хлюпик. – Голос у Лили был тих и бесстрастен. – Ее легко убить. Мне всего-то несколько секунд потребуется.
– Вот что, довольно…
У Лили сделался задумчивый вид.
– Может, мне даже понравится. Некоторым нравится.
Это намек? Йозеф оживленно склонился к ней.
– Некоторым – это кому, Лили? Скажите, где это? – Через мгновение он повторил вопросы, но глаза у нее закрылись, лицо вновь стало отсутствующим. Ей словно удавалось произвольно покидать настоящее и ускользать, как средневековому скитальцу, в Иномир. Или это уловка? Так похоже на Берту: он никогда не был до конца уверен, не изображает ли она из себя актрису-любительницу. А ну как Лили ее воспитанница? Эти мысли вернули его к прежним сомнениям. А вдруг эта парочка замышляет некий акт возмездия? – Я ничего не сделал, – прошептал Йозеф. Что же до его боязни заговора, то рано или поздно Лили себя выдаст. Решив не обращать внимания на кровожадные фантазии Лили, он постучал по столу. – Лили, сосредоточьтесь, пожалуйста. Вы говорили о неприязни кГудрун.
Она сморгнула и кивнула.
– Я и прежде знавала женщин вроде Гудрун.
– Расскажите мне о них. Расскажите, что они с вами делали.
– Ничего. Глупые
– Они как-то связаны с вашим чудовищем?
– Возможно, – мечтательно проговорила она, дергая за ленточку, свисавшую у нее с ворота, – они все отправятся – чик-чик-чик – сотнями коз и овец, одна за другой, в склеп. Слышен запах их крови и дым на ветру.
– Объяснитесь, – потребовал Йозеф, вновь возвысив голос. Он почесал голову. Где бы ее ни держали под замком, то не было религиозным заведением. И никакая тюрьма не раздавала судебных предписаний о казнях в таких масштабах, на какие намекала Лили. Разумеется, еще век назад она могла бы описать так Наррентурм, когда в башне еще размещался сумасшедший дом. А, ну да, подходит… В те времена с душевнобольными обращались как с недолюдьми… как с опасными безумцами, приковывали, как диких зверей, к стенам, а спали они на соломе. И кто знал, какие убийственные замыслы клубились в их несчастных одурманенных головах? Может, подобные заведения существуют до сих пор – где-нибудь в захолустье, в провинции? – Объяснитесь, – повторил он, в этот раз – мягче. Лили сцепила пальцы.
Ene, tene, mone, mei, Pastor, lone, bonem strei, Ene, fune, herke, berke, Wer? Wie? Wo? Was?40– Вы следующий.
– У вас приятный вокал, моя дорогая, – сказал Йозеф. Нахмурился. «Эне, бене, раба…» – что означает эта детская считалочка?
– Два маленьких грешника не сделали как надо, Одному расплата, осталось одно чадо. Один маленький грешник один-одинешенек…Голос Лили замер. Она повернулась в кресле и глянула прямо на Йозефа. Возникла едва заметная улыбка.
– Давайте не будем об этом, герр доктор.
Йозеф сморгнул. Он почти уверился… но нет, не может быть. И все же… Лили и впрямь строит ему глазки?
– Говорят, вы умнейший человек Вены.
Йозеф пригладил усы.
– Ну, я…
– И что вы исцеляете сломленные души.
– Я бы выразился несколько иначе. – Он нахмурился, размышляя о сказанном, ибо так тоже можно было бы описать то, как он разгадывал разнообразные душевные страдания своих пациентов. Йозеф выпрямился. – Лили, нам нужно…
– Помогите мне, герр доктор. Мне нужно очистить Землю от этого злодея. Это станет величайшим вашим служением человечеству, какое только вы могли бы совершить.
– Лили… – Йозеф хохотнул, но отказ застрял у него в горле: она встала с места и возложила свою хрупкую ладонь поверх его руки.
– И спасти ваших драгоценных потомков от ужасного несчастья.
Они оба опустили взгляды. Йозеф сравнил морщинистую кожу тыльной стороны ладони, лежавшей на столе, в старческой гречке, – ибо трудно ему было сейчас считать тыльную сторону этой ладони своей – с ладонью Лили: упругая плоть, идеальная форма ногтей. Он вздохнул – вот он, миг поражения: человек стар гораздо дольше, нежели юн. Быть может, он вновь помолодел – в недавнем сне. Он глянул на дверь, насторожившись от тихого звука, но затем перестал обращать внимание на что бы то ни было, кроме одного: Лили вернулась в кресло и вновь изящно в нем устроилась. Он словно невзначай прикрыл ненавистную плоть, поверх которой только что лежала ее рука, и решил дождаться мига, когда сможет втайне прижаться к ней щекой. Внезапно накатила усталость, и он предоставил Лили развивать ее жестокие измышления: в конце концов, Берте рассказывание историй принесло облегчение.