Гретель и тьма
Шрифт:
– Уполз, – пробормотал Беньямин и тут же пожалел об этом слове.
Он почувствовал, как у него загорелись щеки, и потупился. Вымазал ладони в собачьем дерьме, а отмыть их было негде, пока до канала не добрался. Смеркалось, он присел на берегу, глотая слезы. Оттирался долго, но запах все равно въелся в исцарапанную кожу. Как ему теперь прикасаться к Лили – самой чистоте и невинности? Когда же он наконец поднялся на ноги – все у него затекло и болело, а малейшее движение отворяло чуть подсохшие раны, – он оглянулся на Шаттенплац. Он увидел, как вздымаются два столба темного дыма, до того толстые и прямые, что сами были будто печные трубы, навершие у каждой плоско упиралось в небо. Беньямин никак не мог изгнать это видение из головы.
Йозеф похлопал его по плечу.
– Иди-ка ты в постель, парень. Сон – лучший лекарь. Все утром будет полегче. Колени заживут не сразу, а вот ссадины на щеке неглубокие. – Он улыбнулся. –
– Минутку, – проговорил Беньямин устало. – Еще кое-что…
– Подождет до завтра, уверен.
– Нет, это важно. Тот человек…
– Который напал на тебя в Леопольдштадте?
– Я его уже видел. – Беньямин умолк, пытаясь привести мысли в порядок, но процесс замедлялся его нежеланием вспоминать череду отвратительных унижений. – Он сегодня наведывался в клуб – или, по крайней мере, мне так показалось, однако, быть может, связь здесь плотнее. Он мужчина видный, очень светловолосый, почти белый, и у него тут шрам. – Беньямин провел пальцем по щеке. – Образованный, одет безупречно. Что-то в нем такое… он улыбается… все время, но только ртом, если вы понимаете, о чем я. А глаза, – Беньямин слегка содрогнулся, – бледные, как у рыбы. Холодные как лед.
– Неприятный тип, – проговорил Йозеф.
– Более того. Он был в кабаке в тот вечер, сидел рядом со мной и с Хьюго, пока мы разговаривали. Поминали мы клуб…
Йозеф склонился вперед. Глаза блеснули.
– А Лили?
– Не по имени, – быстро ответил Беньямин. – Ну, мы его и не знаем, верно? Нет, я говорил о пропавших девушках в целом. – Он кашлянул. – Хуго угостил меня «Обстлером». А я к такому крепкому непривычный.
– Распустил язык?
– Мы… эм-м… еще поговорили о «Телеме» и… э-эм… может ли девушка оттуда сбежать. Блондин, вероятно, подслушал. Я все время думал, что это он за мной проследил после того, как я ушел. Если он работает в клубе, тогда все сходится. Я не собирался еще раз ему попадаться и получать тумаков, и потому, когда он мне сегодня велел убираться, дважды ему повторять не пришлось. – Беньямин поднял голову и посмотрел Йозефу в глаза. – Но я потом вернулся все равно.
– И вот он ждал тебя в Леопольдштадте.
– Да. Надеюсь больше никогда его не встретить.
– Как его зовут? – не отступался Йозеф.
Беньямин нахмурился, пытаясь вспомнить минуты перед тем, как его сбили с ног. Он закрыл глаза и увидел светловолосого главаря, его трон из обвалившейся стены, как он полирует не сворованную корону, а золотой светильник. И вновь услышал насмешки его прихвостней.
– Клингеманн. Другие называли его Клингеманном.
– Не знаю такого имени. – Йозеф поморщился. – Так, значит, это все он.
– Возможно. – Беньямин с любопытством всмотрелся в доктора, приметив тень облегчения у того в голосе. Разобраться в этом подозрении ему не удалось: доктор поторопил его встать и, с полупустой бутылкой в одной руке и одеждой своего сына на другой, повел Беньямина через кухню к конюшне.
Йозеф Бройер пробудился от сна столь глубокого и без сновидений, что на мгновение задумался, до чего похож он на безмятежный покой мертвых. Еще не открыв глаз, он почесался и потянулся, напряг все мышцы, словно этим маленьким усилием убеждал себя в собственной телесности. Когда мысли вернулись к событиям прошлого вечера, Йозеф почувствовал, как вновь накатывают волны раздражения: Беньямин впутался в то, что наверняка помешает их расследованию. Мальчишка – глупец. Что еще оставалось делать Йозефу – только запретить Беньямину возвращаться в клуб? Видному врачу не с руки брать на себя ответственность и отправлять своего слугу на верные увечья или смерть. Случись худшее – возникнут вопросы. Вылезет правда. На невинные цели визита навешают гнусных толкований. И в конце концов он, герр доктор Йозеф Бройер, окажется виновен. И работа всей жизни – псу под хвост, и все семейство Бройер – в опале.
У него вскипела кровь. Он распахнул глаза.
Комната полнилась бабочками: белые крылья, черные точки, все крутится, вертится, взлетает, пикирует – мягко, будто лепестки на ветру. Они двигались бесцельно и от этого делались существами сновидений: таким, с ее красотой и хрупкостью – и тайной, – была Лили. Йозеф спустил ноги с кровати – в нетерпении вновь увидеть, коснуться ее… доказать себе, что она не видение, возникшее от его тоски по утраченной любви. Он все еще сидел свесив ноги, и тут взгляд его привлекли две бабочки, устроившиеся на спинке кровати, – они сплели усики, словно влюбленная парочка. Психея и Купидон, подумал он мрачно, хотя в данном случае в маске – Психея, а не Купидон. О Лили, Лили… что за темная цель привела тебя сюда? Он постучал по раме кровати, и бабочки взмыли и принялись прясть свой любовный танец у него над головой. По комнате разлилось странное, сладкое благоухание, пробуждавшее
Йозеф вернулся мыслями к Беньямину. Мальчишка бестолков, что есть, то есть, садовых паразитов не может вывести, – но зато его помятое состояние вызвало красноречивый отклик у Лили.
– «Надо было предвидеть, – проговорил Йозеф вслух, смакуя каждое слово. – Надо было предвидеть, что он не сдержит слово. – Йозеф нахмурился. – Я сделала все, что он от меня хотел», – добавил он, хотя не был уверен, что она закончила эту фразу.
Бабочки плясали все ближе, кружили у него над головой, и он раздраженно отмахнулся от них. Что значили слова Лили? Почему она ни с того ни с сего решила, что знает человека, учинившего нападение на Беньямина? Означало ли это, что она знакома с этим светловолосым субъектом, с этим – как бишь его? – ах да, Клингеманном. И почему совсем не удивилась ранениям юноши?
Он вновь перебрал скудные факты, слова и умолчания, взвесил тонкости, поискал скрытые значения. Успокоения не принесло. Ответ был вполне прост: они в сговоре. Йозеф сжал кулаки. В висках застучало. Их планы, какими бы ни были, пошли наперекосяк – неблагодарная парочка сама себя выдала. Осталось лишь выяснить их цели. Он вскочил на ноги, с неудовольствием отметив, как затрещали суставы, и так же быстро опять сел.
Разумеется, можно посмотреть на все иначе. Если этот Клингеманн связан с «Телемой» и если Лили знала его по этому низменному месту, тогда она уже… Тут его ум увильнул прочь от понятия «падшая женщина» и приземлился на восхитительно многозначительном «скверная девчонка». Более того, подумал Йозеф с внезапным восторгом, такая, которая делает все, что от нее хотят. Такая девица может запросто переметнуться. Ей доступно было все, что душе угодно. Ясное дело, ничто так не отсрочивает старость, как девушка ангельского вида с невероятными сексуальными аппетитами Лилит и послушанием Евы при этом. Ликуя от накатившего возбуждения, Йозеф распахнул дверцу комода, выбрал едва ли не лучший свой жилет и приготовился браться за дневные дела. Как только он убедит Лили признать ее прошлое, нужно будет немедля идти искать очаровательную квартирку.
По лестнице он прыгал через ступеньку, а сам упивался мыслями о том, как он будет обставлять эту квартирку мелочами и безделушками, которыми большинство женщин – не Матильда, хотя и она в свое время такое любила, – обожают себя окружать. А затем его Лили просто исчезнет. Гудрун обрадуется, что ее больше нет, и тут все просто: нашлась семья, он выслал девушку домой – и вся недолга. Что же до Беньямина, то ему он предложит награду за молчание – и за пресечение любых нелепых надежд касательно этой девушки: денег побольше, положение позавиднее, даже некие начатки образования. Если не сработает, Беньямину тоже придется исчезнуть: внезапная болезнь, горячка или несчастный случай с каким-нибудь ядовитым садовым снадобьем. Уксуснокислую-метамышьяковистокислую медь, «парижскую зелень», – нынешнее оружие парижан против нашествия крыс в канализации – можно добыть без труда. И даже необходимо: мальчишка и грызунов вывести не может, как и этих чертовых бабочек.
Аппетит к завтраку у Йозефа сегодня был куда меньше, чем потребность укрепить уверенность в себе. Добравшись до кабинета, он глянул на полку с номерами «Wiener medizinische Wochenschrift»51, в который он писал с 1868 года: «Zwei F"alle von Hydrophobie», «Das Verhalten der Eigenw"arme in Krankheiten», «"Uber Bogeng"ange des Labyrinths» [96] . Стояли здесь и другие издания; он уж потерял счет ученым статьям. Не просто так его пять лет назад избрали членом-корреспондентом Венской Императорской академии наук. А была ведь еще и работа в военно-медицинской школе, продемонстрировавшая роль блуждающего нерва. В то время он был едва ли старше Беньямина, и тем не менее его открытия перевернули профессиональное понимание связи между дыхательным аппаратом и нервной системой. Как мог нищий садовник и чернорабочий тягаться с врачом, описавшим механизм рефлекса Херинга – Бройера?58 Йозеф задумчиво потыкал в свою модель внутреннего уха. Он разгадал тайны жидкости в полукружном канале. Равновесие и дыхание – вот две основы человеческого существования, вот что роднит нас с Богом. Йозеф, если разобраться, не был никем, что бы там ни считали Фрейд и его подхалимы. И чахлым стариком, каким его видела Матильда, он тоже не был. А Гудрун с ее чепухой получит сегодня жесткую отповедь.
96
«Два случая водобоязни», «Изменение теплоемкости при заболеваниях», «О лабиринтах полукружного канала» (нем).