Грезы и тени
Шрифт:
Петровъ безсмысленно качалъ головою и бормоталъ:
— A я, брать и самъ не знаю почему…
Онъ поднялъ на меня глаза и засмялся.
— Алексй Леонидовичъ Дебрянскій, Плющиха, домъ Арефьева, квартира № 20! Квартира № 20, домъ Арефьева, Плющиха, Алексй Леонидовичъ Дебрянскій! Дебрянскій! Дебрянскій! — зачастилъ онъ громко и быстро.
— Что это значитъ?
Онъ отвтилъ мн таинственнымъ взглядомъ.
— Дв недли, братъ, такъ то стучитъ… врод телеграфа…
— Кто стучитъ?
— A вонъ тамъ…
Петровъ кивнулъ на изразцовую печь въ углу y входа.
— Мудрецы здшніе, докторъ съ компаніей, говорятъ: сверчки напли. Отчего же они мн напли
Петровъ подозрительно покосился на двери и нагнулся къ моему уху:
— A я знаю: сила, братъ, сила научила… та, невидимая, то, что всего сильне и страшне. Ты, вотъ, Анны испугался. Анна — что? Анна — вздоръ: форма, слпокъ, пузырь земли! Анна — сама раба. Но власть, но сила, которая оживляетъ матерію этими формами и посылаетъ уничтожать насъ, — that is the question! Ужасно и непостижимо! И они — пузыри-то земли не отвчаютъ о ней. Узнаемъ, лишь когда сами помремъ. Я, брать, скоро, скоро, скоро… И изъ меня тоже слпится пузырь земли, и изъ меня!
Онъ таращилъ глаза, хваталъ руками воздухъ и мялъ его между ладоней, какъ глину. Меня онъ пересталъ замчать, весь поглощенный созерцаніемъ незримаго міра, который копошился вокругъ него…
«Лпкій воздухъ, живой», съ отвращеніемъ вспомнилъ я и задрожалъ, поймавъ себя на томъ, что, повторяя жестъ Петрова, самъ мну въ рукахъ воображаемую глину… И, въ слпомъ ужас предъ этою заразою помшательства, я убжалъ отъ больного.
Сергй разузналъ прошлое нашей квартиры. Дйствительно, былъ въ ней, при Петров, трагическій случай, скрытый отъ меня домохозяиномъ при найм квартиры, чтобы не отпугнуть жильца: застрлилась ненарокомъ экономка Петрова — какъ думали, его любовница. По домовой книг она значилась перемышльскою мщанкою, Анною Порфирьевной Перфильевой, 24 лтъ…
Такъ былъ я сразу выбитъ изъ колеи моей спокойной жизни и съ тхъ поръ изъ нея удалились факты, a вмсто нихъ воцарились призраки. Я еще не видалъ ихъ, но уже предчувствовалъ. Между моимъ глазомъ и свтомъ, какъ будто легла тюлевая стка; самый ясный изъ московскихъ дней казался мн срымъ. Въ самомъ прозрачномъ воздух, - мерещилось мн, - качается мутная мгла, тонкая, какъ эиръ, и такая же зыбкая… влажная и осклизлая. Я ощущалъ ея ползучее прикосновеніе на своемъ лиц. Я чувствовалъ, что именно эта срая муть и есть таинственная матерія, сложенная изъ отжитыхъ жизней, готовая рождать «пузыри земли» въ любой форм, въ каждомъ образ, покорно повелительной сил, чтобы понять которую — говорить Петровъ — надо сперва умереть. И я зналъ, что ровно черезъ мсяцъ, часъ въ часъ, число въ число, какъ общано, срая мгла снова выброситъ изъ своихъ ндръ въ мой обиходъ эту Анну — безсмысленную и безстрастную любовницу-привидніе, вампира, палача, одареннаго необъяснимо жестокою, несправедливою властью убить меня своими ласками… за что? за что?
Я постилъ психіатра: стараго, сдобородаго профессора, съ голымъ черепомъ, крутою шишкою выдвинутымъ впередъ, съ цлымъ кустарникомъ сдыхъ бровей надъ голубыми глазами. Выслушавъ меня, онъ долго думалъ.
— Туманъ, сказалъ онъ наконецъ.
И, въ отвтъ на мой вопросительный взглядъ, прибавилъ.
— Это все — вотъ это.
Онъ указалъ на окно, сдое отъ разлитой за нимъ молочно-блой мглы холодныхъ паровъ; уличные фонари мигали сквозь нее красноватыми тусклыми огоньками, будто изъ подъ матовыхъ колпаковъ.
— Англичане въ такіе туманы стрляются, a русскіе сходятъ съ ума. Вы русскій, слдовательно… Я не буду диспутировать съ вами, насколько
— Давно.
Докторъ закрылъ глаза и прочиталъ наизусть:
— «Блдная страна мертвыхъ, безъ солнца, одтая мрачными туманами, гд, подобно летучимъ мышамъ, рыщутъ съ пронзительными криками стаи жалкихъ привидній, наполняющихъ и согрвающихъ свои жилы алой кровью, которую высасываютъ они на могилахъ своихъ жертвъ».
И, когда эта цитата заставила меня вздрогнуть, профессоръ засмялся и ударилъ меня по плечу.
— У васъ киммерійская болзнь… Бгите на югъ! Недугъ, порожденный туманомъ и мракомъ, излчивается только солнцемъ… И вотъ я здсь…
БОЛОТНАЯ ЦАРИЦА
Сказка итальянской мареммы [6]
Три водяныхъ царя задумали жениться.
Первый царь владлъ ркою Ниломъ въ Африк; ему были покорны вс рки на земл.
Другой жилъ въ вертячемъ морскомъ омут близъ Реджіо. Онъ управлялъ моремъ отъ Сициліи до Корсики и вдоль по всему западному берегу Италіи до самаго Монако.
Третій царь былъ болотникъ; ему подчинялись вс стоячія воды, трясины, топи, грязи, зыбучіе пески на вс четыре стороны отъ его жилья. A жилъ онъ, гд теперь Гаэта, только немного дальше отъ моря, въ глубокомъ провал зеленой мареммы.
6
Записана близъ Batti paglia. Мн кажется, что въ сказк этой — о похищеніи Мелинды — отразился, на средневковой ладъ, древній миъ о Прозерпин… Авт.
Царь Нила женился на дочери эіопскаго царя, прекраснйшей изъ черныхъ двушекъ, опаленныхъ полуденнымъ солнцемъ.
Морской царь явился рыцаремъ въ зеленой брон ко двору сицилійскаго короля и, побдивъ на турнир дюжину соперниковъ, завоевалъ руку и сердце принцессы съ изумрудными глазами и рыжими волосами до пятъ.
Но третій — болотный царь — былъ такъ уродливъ, что ему не удалось найти жены ни между земными двушками, ни между воздушными феями. Черный и влажный, слпленный изъ болотнаго ила, опутанный водорослями, онъ ходилъ на лягушечьихъ лапахъ. Глаза его чуть свтились, какъ гнилушки, вмсто ушей висли пустыя раковины.
Женатые цари стали смяться надъ своимъ безобразнымъ товарищемъ и сулили, что прожить ему весь вкъ холостякомъ.
Болотный царь былъ гордъ и обидчивъ.
Онъ приказалъ подвластнымъ ему чертенятамъ:
— Ступайте по всей земл — узнайте, кто теперь самая красивая двушка въ подлунномъ мір.
Чертенята, возвратясь, сказали въ одинъ голосъ:
— Конечно, это золотоволосая Мелинда, дочь графини Примулы. Она живетъ въ замк на границ горъ и твоей мареммы. Вся она — какъ лепестокъ алой розы, плавающій въ самыхъ лучшихъ сливкахъ. Бирюза и василекъ поссорились изъ-за ея глазъ, споря, на кого изъ двухъ они больше похожи.