Грезы и тени
Шрифт:
Однажды служанки сказали прекрасной Мелинд:
— Графиня, на маремм показались чудесныя желтыя кувшинки; такихъ еще не видано въ нашемъ краю.
Мелинда спустилась съ высотъ своего замка къ зеленымъ болотамъ, и точно: на изумрудной трясин сверкаютъ, какъ маленькія солнца, золотыя чашечки сочныхъ водяныхъ цвтовъ.
Мелинда пожелала набрать кувшинокъ въ букетъ; но цвты росли далеко отъ твердаго берега, и она не могла дотянуться къ нимъ руками.
Въ трясин — вблизи цвтовъ — лежалъ и гнилъ старый, черный пень погрязшей ивы.
«Гд держится дерево, можно удержаться и мн, - подумала Мелинда, — не много тяжести прибавлю я этому чурбану…»
Легче стрекозы прыгнула она съ земли
Служанки, видя, что госпожу ихъ засосала трясина, съ плачемъ понесли горькую всть графин Примул. Графиня одлась въ трауръ и отслужила панихиду по умершей дочери.
Она каждый день приходила къ мсту погибели Мелинда и плакала такъ горько, что вмст съ нею плакали вс птицы надъ болотомъ. Но, боясь царя мареммы, ни одна не смла разсказать несчастной матери, что сталось съ ея Мелиндою.
Наконецъ, одинъ старый Аистъ, улетая осенью въ Африку на зимовку, сказалъ Примул:
— Не убивайся такъ ужасно. Дочь твоя жива. Ее похитилъ и держитъ въ плну болотный царь, владыка этой мареммы.
— Могу ли я возвратить ее? — спросила Примула.
— Этого я не знаю. Но въ маремм живутъ три колдуна, знакомые съ болотнымъ царемъ. Они могутъ объяснить теб все, что ты желаешь.
Примула отправилась къ колдуну и дала ему много золота, чтобы онъ научилъ ее, какъ спасти Мелинду.
— Ничего нтъ проще, — отвчалъ колдунъ. — Болотный царь не иметъ права задерживать y себя твою дочь, если…
Но онъ не усплъ договорить, потому что чары болотнаго царя мгновенно превратили его въ лягушку, и, убгая отъ пролетавшаго журавля, колдунъ проворно прыгнулъ въ камышъ. — Сущіе пустяки, — сказалъ другой колдунъ. — Зови свою дочь съ того берега, гд она погибла, девять зорь утреннихъ и десять вечернихъ по девяти разъ каждую зорю, и болотный царь потеряетъ надъ нею власть, если… Но на этомъ слов чары болотнаго царя скрутили колдуна въ пестраго ужа, и онъ, зашипвъ, обвился вокругъ золота, подареннаго ему графинею.
Придя къ третьему колдуну, графиня скрыла отъ него несчастія двухъ его товарищей и сказала такъ:
— Болотный царь укралъ мою дочь. Но мудрые люди говорятъ, будто я могу возвратить ее себ. Стоитъ только девять зорь утреннихъ и девять вечернихъ звать ее по девяти разъ на томъ мст, гд она потонула, и болотный царь долженъ будетъ отпустить ее, если…
— Если она еще двушка, — договорилъ колдунъ. И, обращенный въ кулика, жалобно застоналъ надъ ближнею лужей.
Девять утръ и восемь вечеровъ болото безмолвно внимало материнскому призыву. Когда же догорла послдняя вечерняя заря, графиня Примула — вмст съ туманомъ, побжавшимъ по маремм, - услыхала изъ трясины голосъ Мелинды:
— Поздно зовешь меня, мать моя. Болотный царь овладлъ мною, и я осуждена остаться его рабою, на дн болота. Прощай, мать! Я въ послдній разъ говорю съ тобою. Близка зима, и скоро мы, съ царемъ-супругомъ, задремлемъ на тинистомъ лож, пока солнце не возвратитъ земл тепла. Новымъ же лтомъ я дамъ теб знакъ, что жива и помню о теб.
Прошла зима. Отшумли весенніе дожди, отпли соловьи, вытянулся въ метелку зеленый маисъ, зачервонлъ баклажанъ, надулся въ золотое ядро толстокожій лимонъ, пролетли и умерли свтящіяся мухи, загрохотали по горамъ ночныя грозы, — и вотъ, съ первою зарею, поворотившею солнце отъ нжной весны къ палящему лту, на поверхность трясины поднялся изъ глубины, на склизкомъ колнчатомъ стебл, новый цвтокъ: водяная лилія.
Вглядываясь въ ея молочно-блые лепестки, зарумяненные лучемъ розовой зари, Примула узнала цвтъ лица своей дочери, a сердцевина цвтка была золотая, какъ волосы Мелинды.
Примула прожила много лтъ, и каждый годъ Мелинда покрывала трясину ковромъ блыхъ лилій, въ знакъ того, что она жива и, вчно-юная и прекрасная, царитъ надъ болотною державой. Но однажды слуги, сопровождавшіе графиню въ ея обычную прогулку къ болоту, сказали другъ другу:
— Долго ли таскаться намъ изо дня въ день слдомъ за сумасшедшею старухою. На ней драгоцнное ожерелье, каждая жемчужина котораго стоитъ больше, чмъ вс мы вмст можемъ заработать за цлую жизнь, если даже не будемъ разгибать спины отъ солнечнаго восхода до заката. Убьемъ старуху и бросимъ трупъ въ болото. Вс поврятъ, что она сама свалилась въ трясину — въ объятія своей любезной Мелинды.
Злоди поступили, какъ говорили, и скрыли убійство такъ хитро, что остались ненаказанными. Но съ тхъ поръ осиротлая Мелинда возненавидла людей. Въ справедливомъ гнв, она отреклась отъ своей прежней кроткой природы и сдлалась угрюмою и жестокою, подобно своему страшному супругу. Вмсто нжныхъ лилій, она стала рождать чудовищъ, гибельныхъ для человческаго рода. Она произвела свирпую моровую дву, малярію, опустошительницу мареммъ. Она родила блуждающихъ огненныхъ духовъ, что втягиваютъ въ топи ночного странника, показываясь ему издали лампою въ деревенской хижинъ, маякомъ на скал, костромъ пастуха или факеломъ путешественника. Отъ Мелинды произошли столбообразные блые призраки, качаемые полуночнымъ втромъ надъ провалами болотъ, когда въ стоячія воды глядится полная луна. Они вползаютъ по мсячному лучу въ жилища людей и поражаютъ ихъ лихорадкою. Дочери Мелинды — прекрасныя голубоглазыя чертовки, завлекающія въ болота береговыхъ прохожихъ. По поясъ въ трясин — потому что лишь до пояса он женщины, a ниже — гадкія лягушки, — он молятъ спасти ихъ отъ врной погибели, но, когда прохожій разжалобится и протянетъ имъ руку помощи, он съ хохотомъ топятъ его самого въ зыбучей бездн. Отъ Мелинды родились феи, низводящія медвяную росу на плодовыя деревья и поражающія человка горловыми болзнями. Она родила однополую ехидну, которой взглядъ ядовитъ для людей, и толстую жабу, съ свинымъ голосомъ и человчьимъ смхомъ, которую ищутъ колдуны, чтобы ея печенью и кровью окармливать беременныхъ женщинъ, — и тогда он выкидываютъ плодъ или рождаютъ безобразныхъ кобольдовъ.
ТНИ НОЧИ
Молдавская легенда
Степь… Куда ни глянь, — все плоско. Взоръ уходитъ далеко-далеко, пока не остановитъ его темь быстро упадающей ночи. Ни пригорка, ни перелска: степь, одна степь. И втеръ спитъ, и трава не шепчетъ. Лниво плетется между отмелей мелководный Прутъ. Лниво качаются въ немъ мигающія звзды неба, и веселая красная звздочка костра на берегу. Овчаръ, подъ камышевымъ шалашомъ, гудитъ на волынк одинокую пснь; тысячеголовая отара безпечно разбрелась по степи. Волковъ здсь нтъ, a на злого вора припасены сторожевые псы: въ полъ-роста человчьяго, срая шерсть — дыбомъ, хвостатые, съ понурыми мордами, съ подозрительнымъ взглядомъ сверкающихъ глазъ…
Но ровно въ полночь, когда темне всего синетъ высокое небо, и матовымъ серебромъ разливается по немъ Млечный Путь, и круто вздергиваетъ дышло сверкающій ковшъ Большой Медвдицы, — оживаетъ степь.
Топотъ и гулъ, и бранные клики, и брякъ оружья, и вой боевыхъ трубъ. Мчатся надъ степью невидимыя рати, и высокія травы гнутся подъ копытами воздушныхъ коней, и со скрипучимъ крикомъ бгутъ отъ лихого налета перепуганные дергачи. На курганахъ, гд спятъ забытые витязи забытыхъ племенъ, вспыхиваютъ блдные огни, и то ли уханье ночныхъ совъ, то ли перекличка мертвыхъ часовыхъ — несутся отъ одной сторожевые вхи въ другой слабые протяжные вопли.