Грозненские миражи

Семенов Константин Константинович

— Сука! — срываясь на фальцет, закричал Валька и замахнулся снова, метя в голову. — Гад!

Пашка дёрнул его за плечо, Валька чуть не упал, и ботинок прошёл мимо. Не отвечая, Павлик наклонился к чеченцу и, глядя в прищуренные от боли глаза, сказал:

— Часы!

Парень сел, сплюнул окровавленной слюной, медленно достал часы и бросил их перед собой на асфальт.

— Ты — труп! — сказал он, резко дёрнул головой и снова упал.

Это пришёл в себя Витька.

Через полчаса стало ясно, что не совсем.

Они сидели

втроём на своём любимом месте — в сквере у музучилища, и никак не могли успокоиться.

— Он был один, — как заведённый твердил Витька. — Один! А я испугался! Я же не трус?

— Да хватит уже! — прикрикнул на него Валька. — Со всеми бывает!

Тот ничего не слышал.

— Ты не понимаешь! Он был один! Чечен, но один! А я испуга…

— Муха, — перебил его Павлик, — да кончай ты. Я тоже испугался!

— Ты?! — вытаращил глаза Витька.

— Я! А ты чего думал? Ещё как испугался!

— Что-то не похоже…

— Не похоже, не похоже, — передразнил Пашка. — Испугался, говорю тебе! Все испугались, думаешь, один ты?

— Правда? — с надеждой спросил Витька.

— Не, я не испугался, — серьёзно объявил Валька. — Я просто ждал. Я же знал, что сейчас прибежит безбашенный Тапик и начнёт махать кулаками.

— Ждал? — спросил Витька.

— Безбашенный? — улыбнулся Пашка.

— Ага! — подтвердил Валька. — Разве можно было лишать себя такого удовольствия!

Захохотали все одновременно, даже Витька. Они не смеялись так давно, наверное, со времён «Фантомаса». С всхлипами уходила прочь боль унижения, уносилась обида, исчезала злость на себя и на весь мир. И снова начинало казаться, что мир, в общем-то, совсем ничего, и в нём запросто можно жить. Да что там можно — нужно!

— Безбашенный — икая, выдавил из себя Витька. — Ой, не могу! Безбашенный, а ты пятёрку получил?

— А то! — сквозь смех выдавил из себя Пашка. — Мы, безбашенные, такие!

— Пацаны! — вытянул вперёд руку Валька. — Смотрите, вонючка тоже смеётся!

Вершина айланта, поднявшаяся уже заметно выше ограды, раскачивалась будто под порывами ветра, и действительно казалось, что дерево смеётся.

Вот только не было в тот день никакого ветра в Грозном.

Ни малейшего.

— Что с тобой? — спросила Светлана за ужином. — У тебя глаза какие-то сумасшедшие.

— Да так, — сказал Виктор, — вспомнилось кое-что.

На самом деле он был ошеломлён: воспоминаний такой силы у него ещё не было. Это даже трудно было назвать воспоминаниями: он как будто заново прожил давно прошедший день — день, когда ему было четырнадцать, а не пятьдесят пять. Да и как прожил — вспомнил всё, мельчайшие подробности и ощущения, даже запахи. Мало того — он прожил этот день не только за себя, за Витьку Михеева, по прозвищу Муха. Он прожил его и за Кулька, и за Тапу. Это была какая-то фантастика. Так не могло быть.

Но так было.

— Вспомнилось, — участливо проговорила Света. —

Знаю я, что тебе вспоминается…Витя, может, закажем Павлу ещё картину?

Спросила и замерла. Но Виктор повёл себя не как обычно. Посмотрел по сторонам, вздохнул и снова уставился в тарелку.

— Ещё? Три штуки уже заказали. Три картины! Вон висят. Немалые деньги, между прочим. А он даже не отреагировал никак!

— Витя! — растерялась жена. — Витя, да как же он мог отреагировать? Ты же сам настоял, чтоб нашей фамилии не было!

Виктор отставил тарелку, схватил кружку с чаем. Отхлебнул большой глоток, поперхнулся и согнулся в кашле.

— Витя, — тихо сказала Светлана. — Хочешь, я от себя закажу?

Глава 4

Павел Тапаров открыл ноутбук и, путаясь в пароле, снова открыл электронную почту. Он делал это сегодня, наверное, десятый раз — заходил в почту и перечитывал одно и то же короткое письмо. Потом закрывал ноутбук, шёл на кухню и молча курил, глядя перед собой бессмысленным взглядом. И так весь вечер, с тех пор, как Анна позвала его к компьютеру.

— Павлик, посмотри, что тут…

Он нехотя оторвался от мольберта: перепиской давно занималась жена, он и не помнил, когда последний раз заглядывал в почту. Не хотелось и сейчас, но было что-то в голосе Ани такое, что заставило его удержаться от вопросов. А когда прочитал письмо, вопросы задавать стало бессмысленно. Не потому, что они исчезли, просто ответить на них было некому.

Письмо состояло из трёх коротких фраз.

«Добрый день, Павел! Я бы с удовольствием приобрела у Вас картину под номером 48. Кроме того, хочу, если можно, сделать заказ. Сюжет на Ваше усмотрение, лишь бы в нём присутствовал скверик у музучилища. Сообщаю свои координаты для переговоров. С уважением, Светлана Михеева».

Адрес, телефонный номер, число.

Всё.

Павел включил вытяжку и затянулся очередной сигаретой.

Михеева. Света Михеева. Совпадение? Да нет, не может быть, иначе, почему «музыкальный» скверик. Тогда почему только она, без Витьки? Разошлись? А фамилия? Впрочем, это ерунда — фамилию она могла и оставить. Но тогда, почему так официально? А если не одна?.. И что, Муха не знает о письме? Или это такой ход, чтоб он не догадался…Господи, сколько вопросов. Муха, Муха, сколько лет.

Голова чуть заметно закружилась, тихо прошелестел смутно знакомый голос, и Павел Андреевич Тапаров провалился в бездонный колодец времени.

К вечеру стало ещё холоднее, сухой и колючий воздух буквально обжигал горло.

Пашка поднял воротник пальто и натянул повыше шарф. Стало легче, но ненадолго: от дыхания шарф сначала повлажнел, а потом начал покрываться сосульками. Ну и мороз, наверное, минус двадцать. Вот тебе и южный город! Хотя, если уж совсем честно, такое бывает редко. Даже очень редко. Но бывает!