Грозное лето
Шрифт:
Палеолог отметил: «А о сепаратистских разговорах в высших кругах помалкивает. Хитрец, какому позавидует любой царедворец», но сказал возможно убедительнее:
— О нет, мой дорогой генерал Сухомлинов. Россия честно выполняет свой святой союзнический долг, и моя Франция бесконечно благодарна вашему императору и великому князю, — это для меня ясно…
— В таком случае что же вас привело ко мне? — перешел к допросу Сухомлинов и отвалился к высокой резной спинке кресла, приготовившись слушать.
Палеолог не замедлил с ответом, но сделал это в форме контрвопроса:
— Не
— Не знаю, не знаю, господин посол, кто с кем переписывается и по какому поводу, — тотчас же прервал его Сухомлинов. — Что же касается германофилов, по вашему выражению, — так на этот вопрос вам ответил сэр Бьюкенен, ваш английский коллега, в Английском клубе.
— О да. Граф Витте на следующий день прислал к нему своего знакомого журналиста с вопросом, не его ли, графа Витте, имел в виду сэр Бьюкенен в своей речи? На что сэр Бьюкенен ответил: если графу Витте хочется принять его, Бьюкенена, слова на свой счет, это его дело.
— Ловко. Дипломат есть дипломат. Мы, военные, рубим сплеча и наживаем иногда шишки.
Палеолог улыбнулся и произнес:
— Но, мой дорогой генерал Сухомлинов, если вы — не дипломат, то я — не посол, смею вас уверить.
— Благодарю за комплимент. И что из этого следует, позвольте осведомиться?
— Из этого следует… что вы очень осторожный человек, мой дорогой генерал Сухомлинов. Более того: вы настолько осторожный, что даже союзнику не хотите сказать то, о чем думаете и что знаете. Или вы боитесь навлечь на себя чье-то неудовольствие? Но покорный ваш слуга — друг ваш и вашей великой страны, и вы можете полагаться на меня совершенно.
Сухомлинов явно недовольно ответил:
Я ничего не боюсь, господин Палеолог. Я всего лишь опасаюсь, что нейтралы, безусловно знающие о том, что послы ходят в военное министерство, наверное же подумают: у союзников дела плохи, коль послы их едут не к Сазонову, а к военному министру. И конечно же настрочат своим правительствам всякие небылицы о положении на нашем фронте. И нейтралам только этого и надо, в частности королю Румынии Каролу и королю Болгарии Фердинанду, равно как и султану Турции Магомеду Пятому, чтобы оправдать свою боязнь присоединиться к нашему союзу. Турция вон уже намеревается односторонне отменить режим капитуляций и закрыть проливы, — наш. атташе, генерал Леонтьев, сообщает.
Палеолог скептически заметил:
— А Бомпар сообщает в Париж, что великий визирь, как черт ладана, боится войны с Россией. Что касается проливов, то здесь Турция встретит самое решительное сопротивление даже своих доброжелателей, не говоря уже о нас, великих державах…
— Великий визирь ничего сделать не сможет, кроме того что может уйти в отставку, а Энвер-паша и фон Сандерс сделают и нападут на наши границы.
— И
Сухомлинов удивленно поднял брови и ответил:
— У Сазонова только что был ваш английский коллега, сэр Бьюкенен, и сделал такое же официальное представление от имени своего правительства. Но я не распоряжаюсь войсками, равно как и Сазонов, ибо это — прерогатива великого князя, как сие вам ведомо.
— Но над всеми вами стоит верховный вождь русской армии, император. Если я обращусь к нему, вы уверены, что он тоже откажет?
— Не знаю. Поговорите с министром иностранных дел, с Сазоновым!
— Я хотел бы прежде получить от вас, мой дорогой генерал Сухомлинов, как от военного министра, предварительный ответ, ибо Сазонов конечно же поставит вас в известность прежде, чем будет докладывать государю или великому князю. Мне хотелось бы, чтобы вы поддержали меня в этой трудной миссии.
Ну, уж дудки, месье. Вы хотите столкнуть меня с великим князем лоб в лоб? Увольте. С меня вполне достаточно того, что он не желает видеть меня в своей ставке, и я вынужден колесить вокруг нее, бывая на фронте. К тому же послать вам три-четыре корпуса невозможно. События у Самсонова так обернулись, что неизвестно, чем и кончатся, и вы об этом догадываетесь. И докладывать государю или великому князю — это прерогатива министра иностранных дел. И государь уже спрашивал об этом, и я ответил: «Нельзя посылать. Не только три корпуса, а даже одной дивизии. Это — фантазия союзников, исходящих из того, что у нас „море солдат“».
Но Сухомлинов был осторожен: хорошо зная отношение к нему этого человека, от которого вряд ли можно ожидать что-либо доброе вообще, он не хотел заявлять категорически: «Нет», а сказал более мягко:
— У его высочества, великого князя и верховного главнокомандующего, трудное положение: противник в Восточной Пруссии атакует его армии, и не исключено, что там потребуются новые контингенты свежих сил. Однако я согласен доложить ему о вашей просьбе, независимо от Сазонова. При очередном же свидании с государем я доложу и ему об этом.
Палеолог тоже подумал: «Мягко стелете, ваше превосходительство, но вы ровно ничего для Франции, для меня не сделаете, уверен… Черт возьми, но нам нужны хотя бы три корпуса для защиты Парижа!»
И слегка повышенным тоном произнес:
— Но Париж, Париж стоит перед катастрофой, ваше превосходительство! Да, разумеется, генерал Галлиени, военный министр и губернатор моей несчастной столицы, — хороший генерал и организатор, но что он может сделать, если у него нет хороших солдат, которых Жоффр забрал на фронт? Я понимаю: вы опасаетесь, что Турция может встать на сторону Германии, но говорил ли вам сэр Бьюкенен, что Черчилль намерен послать эсминцы в Дарданеллы, чтобы потопить «Гебен» и «Бреслау»? Это отрезвит воинственный пыл Энвер-паши и его покровителя, фон Сандерса, и напомнит, что союзники могут не только топить крейсера противника, а и высадить десант в Дарданеллах.