Грозное лето
Шрифт:
— Но у вас есть такие заводы, как Путилова, Обуховский и другие, которые могут делать все, — уверенно заметил Палеолог.
— Путилов и компания требуют десятки миллионов кредитов, то есть взяток, якобы для переоборудования цехов. То же делают и владельцы других заводов. А тут еще забастовки мешают, пролетарии не желают работать для войны. И приходится обращаться к вам с Англией и к Америке с Японией и платить за все втридорога. А нам нечем будет и конвоировать суда, ибо немецкие подводные лодки шныряют всюду, а наш флот заперт в Балтике.
И Палеолог сказал:
— Мой
Сухомлинов удивленно раскрыл глаза и произнес, не скрывая возмущения:
— Бред. Григорович, морской министр, никогда на это не пойдет. И я буду возражать против сей кабалы.
Палеолог доверительно продолжал:
— Между нами: я с вами согласен. Добрая старая Англия только и мечтает погреть руки на неудачах своих союзников, — и как бы вспомнил: — Да, мой дорогой генерал, вы не слышали, что бывшая фрейлина царицы, Васильчикова, намерена возвратиться в Петербург?
— Она интернирована в Австрии. И какой смысл ей покидать свое уютное гнездышко под Веной в обмен на тяготы нашей бренной петербургской суеты сует? — спросил Сухомлинов, не подозревая, что именно интересует этого дотошного посла.
— Ну, не скажите, — ответил Палеолог. — Придворная дама, большие связи. Мало ли с чем можно приехать такой персоне в Петербург?
Сухомлинов понял: намек на царицу и ее родственников в Германии. Как смел этот человек приходить к нему с подобными намеками, за которые можно вылететь из Петербурга в двадцать четыре минуты, а не только часа, узнай об этом государь? И он, Сухомлинов, конечно же должен, обязан сказать ему об этом, — неужели Палеолог рассчитывает на иное?
И сказал мрачнее мрачного:
— Господин посол, вы говорите о вещах, последствия коих трудно и предвидеть, ибо я, министр его величества, незамедлительно доложу ему о вашем сообщении. Я очень сожалею, что не могу более продолжать подобного разговора, — заключил он жестким тоном и встал.
Палеолог тоже встал — нельзя же было сидеть, когда министр поднялся с кресла, давая понять, что не желает более ничего слушать? И сказал как бы с полным разочарованием:
— Мне остается только пожалеть, ваше высокопревосходительство, что вы не придали должного значения моим словам о фрейлине Васильчиковой. А между тем она действительно собирается в путь-дорогу. С весьма важным поручением. От наших противников…
— Что-о-о? — повысил голос Сухомлинов истинно по-генеральски.
Палеолог не мог и не хотел остановиться: ему надо было точно ответить в Париж, что думает военный министр по поводу сепаратного мира и насколько агитация немецкой разведки о намерении русского царя примириться с кайзером правомерна, и продолжал, как одержимый:
— …Заключить с Россией сепаратный мир. Или перемирие. В близком будущем.
Сказал и оцепенел от напряжения и ожидания: что ответит Сухомлинов, которому такие вещи должны быть известны раньше всех дипломатов?
Сухомлинов ничего об этом не знал. И думал: «Расчет правильный. И наглый. Васильчикова была очень близка к государыне,
— Кто может написать такое письмо? Кому? Когда? И кто вам сообщил об этом сумасшедшем провокационном плане противника? — спросил он.
Палеолог ответил, как приготовленный урок:
— Сообщили наши, союзников, агенты. Когда приедет Васильчикова — не знаю. Видимо, не так скоро. Но приедет. Кому будет адресовано письмо — неизвестно. Известны только две вещи, а именно: что это — не провокация. И что… — замялся он, и умолк, и посмотрел на дверь.
Сухомлинов зло сказал:
— Дверь закрыта плотно.
— …что автор письма предполагается быть герцог Гессенский. Значит, письмо будет адресовано…
Сухомлинов налился гневом, готов был крикнуть: «Вон! И чтоб ноги вашей более здесь никогда не было!», послам такое не говорят, и он сказал хоть и гневно, еле скрывая ярость, но сдержанно:
— Господин посол, если вы впредь намеритесь просить встречи со мной для подобных сообщений, мягко говоря, более грубо — не хочу говорить, — не утруждайте себя…
Палеолог не смутился и спросил как бы совершенно наивно:
— Вы полагаете, что это — чистейшая провокация, мой генерал?
— Я полагаю, — грубо ответил Сухомлинов, — что в кабинете военного министра его величества подобные разговоры недопустимы. Русская армия доблестно сражается с противником на всех фронтах. И будет сражаться до последнего солдата и до последнего рубля. Так высочайше повелел государь, и так мы думаем и действуем все, его подданные…
Но Палеолог засиял и патетически произнес:
— Я счастлив был услышать эти слова от вас, мой дорогой генерал Сухомлинов и военный министр нашей доблестной союзницы России. И я рад, что в вашем лице имею искреннего друга моей несчастной Франции. Вы достойно служите своему государю и общему делу союзников, и я доложу об этом моему правительству… Желаю вам самых лучших успехов на этом вашем и нашем тяжком, но благородном поприще, мой генерал.
Зазвонил телефон — резко, требовательно.
Сухомлинов покрутил ручку, взял трубку и тотчас встал и вытянулся в струну, выпятив грудь колесом:
— Да, ваше величество, Сухомлинов у аппарата… Здравствуйте, ваше величество. Слушаю, ваше величество…
Палеолог поклонился и с легкостью юноши вышел из кабинета.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Бугров терял терпение: Палеолог сидел у Сухомлинова уже около часа и, кажется, не думал и уходить, и Бугров вынужден был томиться в коридорах министерства, как неприкаянный, то и дело отвечая на приветствия сновавших туда-сюда офицеров. И думал: к ак на Невском, с той лишь разницей, что там они беззаботно болтали друг с другом, а здесь были сосредоточенные и важные, с деловыми бумагами в руках, куда-то спешившие и озабоченные, исчезавшие в бесчисленных комнатах министерства так же внезапно, как и появлявшиеся.