Грустное кино
Шрифт:
– Я отвезу тебя домой, – нежно сказал Борис девушке. – Где ты живешь?
– В клубе киностудии, – ответила Пенни. Так же классно, как Рекс, она плакать не умела, зато это было странным образом куда более привлекательно.
2
На самом деле марихуану она не курила, но боялась это признать, а потому, после того как они прибыли в дом Бориса и устроились на террасе, выходящей на темно-синие мигающие огни Голливуда (каждый огонек, понятное дело, сулил обещание), и Б., не особенно заботясь о том, каким способом получать кайф, закурил косяк, сделал пару затяжек и передал его девушке, Пенни хватило духа взять его и сказать: «Вот классно». Тем не менее она едва сдержала удивление, когда попыталась
– Но я подумала, что вы… – начала девушка, беспомощно держа на весу дымящийся косяк, – то есть, я хочу сказать, я на самом деле… в смысле, я вообще-то никогда… – Она запнулась, отведя руку с косяком подальше от себя, словно это было что-то ненавистное, способное разрушить их будущее.
– Не волнуйся, – сказал Борис, забирая у Пенни косяк, – это неважно. – Сделав несколько глубоких затяжек, он положил косяк на пепельницу. – Знаешь… чем ты меня действительно привлекла, – негромко начал он, словно бы думая вслух, – что я нашел в тебе по-настоящему… прекрасным, быть может, даже уникальнопрекрасным – по крайней мере, на сегодня… и я говорю об этом со всем подобающим смирением и уважением, ибо знаю, что ты должна иметь и другие прекрасные качества… кроме того, я понимаю, что это вполне может быть некая слабость с моей стороны – вернее, не то чтобы слабость… просто это не та вещь, о которой мне нравится говорить, не та вещь, о которой тебе, как мне кажется, хотелось бы услышать… и все же именно эта вещь делает тебя по-настоящему… исключительной– то есть, во всяком случае, для меня… короче, это твоя жопа.
Б. произнес эту длинную тираду с таким терпением, такой интроспективой, почти с детской искренностью, что девушка просто неспособна была принять ее за оскорбление. Все выглядело так, как если бы два искусствоведа обсуждали достоинства некого дрезденского шедевра. Не сподобившись ни на какую иную реакцию, Пенни протянула руку и взяла косяк.
– Что ж… – начала было она, но затем перенаправила этот импульс на новое раскуривание косяка.
– Я думал об этом, – сказал Б. – Я пытался это постичь, я хочу сказать, в эстетическом смысле. Я видел множество колоссальных, чудесных жоп. – Он выражался в объективно-клинической манере, приводя конкретные примеры из целого набора знаменитых красоток, его знакомство с задами которых не могло быть поставлено под вопрос. – Существует ли такое понятие, как «идеальная жопа»? А если так – то что это значит? – Тут Борис повернулся к Пенни, глядя на нее с таким видом, будто он вдруг припомнил, что она там есть. – Не думаю, что здесь можно говорить о гомосексуальности, – сказал он, а она просто посмотрела на него и тупо кивнула. – Я хочу сказать, меня не волнует занятие любовью с девушкой через жопу… понимаешь, ебать ее в жопу – это совсем не то. А вот что это – в этом я не уверен. Я хочу сказать, почему жопа девушки должна быть так эстетически эротична? Быть может, это просто что-то, за что можно подержаться… протяжение другой ее штуки, – ее пизды.
Тут Б. протянул руку к Пенни и изъял у нее потухший косяк.
– Ах, извините. – Она совершенно забыла про траву и теперь немного зарделась.
Борис снова раскурил косяк, сделал глубокую затяжку и уставился на мигающий мир внизу.
Но Пенни была из тех, кто не выносит молчания, – возможно, тут работала подсознательная культурная память радиоконцепции «никакого мертвого эфира».
– Что ж, – пробормотала она. – я просто надеюсь, что, э-э…
Борис снова отдал ей косяк.
– Взять, к примеру, тебя, – сказал он. – Я думаю, в чем тут все дело… это твоя задницабыла так привлекательна? Ты ведь тогда наклонилась, верно?
Пенни кивнула.
– Но я уверен, ты это сделала не нарочно. Не с тем, чтобы меня спровоцировать.
–
Борис вернул себе косяк.
– Я вовсе не хочу сказать, что ты не могла смутно осознавать происходящее. Я не хочу сказать, что ты нечувствительна, невосприимчива или что-то в таком духе. Я просто имею в виду, что ты вовсе не думала о жопе как о своем лучшем ракурсе.
– О да, да, это правда.
– И все же… это было… – Борис вздохнул, словно от неспособности понять капризы человеческой природы, причем главным образом своей собственной. – Возможно, это было… – приложив ладонь к наморщенному лбу, он искал ответ, – возможно, это было нижнее белье. Возможно, это было что-то совершенно поверхностное. Вот что, давай-ка снова это проделаем. Итак, как я тогда сидел? Ага, я сидел примерно вот так, а ты… ага, ты стояла вот здесь и…
Следуя его директивам, девушка повиновалась как загипнотизированная. Она проворно встала на нужное место, как будто находя свою отметку в большом постановочном номере «Моей прекрасной леди».
– Да, именно так, – сказал Б. – Идеально. Теперь наклоняйся вперед. Не слишком быстро, – напомнил он ей, – не слишком быстро. Так-так, полегче…
3
Когда на следующий день в половине второго зазвонил телефон, Борис уже почти проснулся и понял, что это должно быть что-то важное. Сотрудникам телефонной службы даны были инструкции не пропускать никаких звонков, если только они не от кого-то из его детей. У него их было трое – четырех, шести и восьми лет. Он протянул руку к аппарату, прикрытому – так уж получилось – упавшими туда трусиками – голубыми как лед с белой кружевной окантовкой. Б. не позаботился сбросить их с трубки, пока говорил, а также оказался неспособен оценить иронию разговора с восьмилетним мальчиком (который, на правах старшего, всегда служил инициатором звонков), пока у его щеки оставался тончайший глянец и аромат духов «Арпеж». Однако звонил толстомясый Сид, который, подделав детский голос, просто объегорил бдительную телефонную службу.
– Я врубился, – сказал Сид дрожащим от возбуждения голосом. – То есть теперь я и правда врубился – и это без бэ, Б., Христом богом клянусь!
Борис снова закрыл глаза и выждал секунд пять, просто вдыхая аромат «Арпеж» сквозь голубой глянец, а потом спросил:
– И во что же ты, Сид, такое врубился?
– В картину!В похабную картину за три миллиона долларов, про которую мы прошлой ночью толковали! Я достал деньги, деточка, говорю тебе, я достал деньги!
Борис не ответил, но и не повесил трубку. По-прежнему с закрытыми глазами, он потянулся свободной рукой себе за спину – где эта рука, словно ведомая неким направляющим инстинктом, нашла покой на идеальном заду девушки. Та лежала на животе, и ее попка дерзко выпирала, округлая и сплошь золотистая; два резиновых шара были доведены до идеально точной упругости.
– Ё-моё, – произнес Борис, – это шикарно, Сид.
– Послушай, – сказал Сид, – я сейчас буду.
– Нет, Сид, сейчас не надо.
Сид уже впадал в лихорадку.
– О боже, боже, боже, ты должен мне поверить! Ты должен мне поверить!
Борис нежно положил трубку на ночной столик, но по-прежнему мог слышать, как Сид надрывает глотку – причем в таком тоне, какого Б. еще никогда не слышал:
– Ты взял главный приз, деточка! Ты взял ебаный главный приз!
4
Тем же вечером в шесть часов они встретились в «Поло-Лонж», за боковым столиком, который, согласно распоряжению метрдотеля, был в этот час постоянно зарезервирован для Сида. Договор, между прочим, был таков, что Сид в ответ обеспечит метрдотелю пизду старлетки, позволив ему в выходной день прийти на киностудию и представив его оказавшейся под рукой девушке как итальянского кинорежиссера, «который, возможно, тебя снимет, если узнает получше, – похотливое подмигивание, – понимаешь, о чем я? Рука руку моет. Хе-хе-хе». Подобной же монетой он оплачивая счет из бара долларов на пятьсот.