Грустный шут
Шрифт:
— На службе я. Прикажут — исполняю.
— Ладно, поешь. После отблагодаришь за хлеб, за соль — кнутом аль дыбой.
— Служба моя такая, — потупив голову, признался Михайла.
— А то не подумал, что щас ты в нашей власти. Как угодно можем распорядиться, — напомнил атаман.
— Я офицер царский, — забормотал Першин, опершись спиною о дерево. Ноги подгибались. Вчера он вместе с лошадьми провалился в болото. Кучера засосало. Першин, выскочив из возка, уцепился за ветку и полдня просидел в холодной буче, пока на него не наткнулись солдаты, охотившиеся за Замотохой. После стычки с лесными
— Ты царский, мы боговы, — закипая гневом, проговорил Замотоха. — Хлебнул с избытком щедрот государевых: жену с детьми забрали в неволю. Из конюшни свели последнюю лошаденку, дом на дрова продали. И потому помни: осина рядом. Я таких горлодеров сам лично вешаю.
— Ваня, Ваня, не порть застолье, — уговаривал приятеля Бондарь. Терпелив, спокоен Замотоха, а чаша терпения переполнилась. Клокочет в мужике гнев. Во всем бы народе так клокотал — давно бы обидчиков на Руси вывели.
Барма завел скоморошину, снимая возникшее напряжение:
Ах веселится, веселится Государыня-царица. Весел весь честной народ, Веселяся, слезы льет…Повтор подхватила Даша, а затем и все лесные люди. Ниже всех утробно выводил Бондарь.
Першин, думавший о бренности жизни, слушал и дивился, что вот лейтенант флота Дмитрий Пиканов, жалованный лично царем, шут царский Тимка и княжеская дочь Дарья Борисовна среди леса, среди разбойников диких чувствуют себя в родной стихии. Отчего ж он, крепостной, сын крепостного, поротый, раненый, отчего ж он, мужик из мужиков, считает себя здесь чужим? Почему преследует этих людей? Ему бы рядом быть с ними! Но нет, Александр Данилович превратит его в пепел, пепел развеет. И — присяга! Верен присяге офицер русский.
— Там солдаты! — спустившись с седала, упредил дежурный. — Много их!
— Слово и дело! — снова выкрикнул Першин и, выхватив пистоль у зазевавшегося разбойника, выстрелил в Замотоху. Барма отбил — пуля чиркнула дерево и весело улетела куда-то в пространство. Першин — откуда силы взялись! — стриганул через завал и кружными путями побежал к реке. За ним, опомнясь, гнались люди лесные. Догнали бы, но поручик с разбегу кинулся в реку, перемахнул ее лихо и, погрозив преследователям, скрылся в тальнике.
— Ну что, братцы, ноги в руки аль бой примем? — спросил Замотоха. Воинство его было разношерстно, но не столь безобидно, как могло показаться с первого взгляда.
— Все удирать да удирать, — начал долговязый мужик. — Надо хоть раз показать зубы. Вон нас сколь!
— Они не в счет, — сказал о гостях Замотоха. — Вот разе Кеша.
— Поможем, — за всех решил Митя. — Расколотим солдат — двинем дальше.
— Ну что ж, ну ладно. Тогда подеремся.
Разделились. Митя с одной группой отправился к берегу, Замотоха углубился в лес, а Барма и Бондарь расставляли в завале чурки, подвязывая им вместо ружей палки. Оглядев «войско» свое, отползли в сторону. Барма велел Даше увести Гоньку, сам стал поджидать солдат.
Першин тоже не терял времени даром. Отняв у самоедов карбас, спустил на воду, усадив за весла солдат.
Митя с братьями Гусельниковыми укрепили на носу дощаника тяжелое кормовое весло, привязав к нему ремнями огромный топор, взятый у лесных людей. Топорище намного удлинилось.. Подозвав к себе Степшу, спросил:
— Как топорик?
— В самый раз… по головам бить.
— Вы, — велел Митя остальным братьям, — толкайте дощаник вдоль берега. Только дружно, чтобы карбас опрокинуть. Ты, Егор, вот из этой фузеи стреляй. Умеешь?
— Доводилось.
Егор выстрелом сбил солдата, прижавшего телом своим Першина. Солдаты дали ответный залп, к счастью никого не задев. Першин, лежавший под убитым, злобно шипел:
— Мертвые, что ли? Гребите шибче!
Солдаты приналегли и тотчас оказались подле дощаника.
— Давай! — скомандовал Митя. Он и Степа в четыре руки замахнулись страшным своим топором, снесли голову солдату, сидевшему на носу, другому разрубили плечо.
— Вперед! — гнал подчиненных своих Першин.
Гусельниковы толкнули рывком дощаник. Ударившись в карбас, он опрокинул его. Солдаты оказались в воде. Два тотчас пошли ко дну. Остальные, бросив ружья, поплыли к берегу. Сам Першин нырнул и выплыл много ниже течения, тем самым избежав позорного плена.
Справившись с першинским отрядом, Митя поспешил на выручку Замотохе. Тот, не оказывая себя, следовал за солдатами, которые приближались к завалу. Подойдя на расстояние выстрела, они принялись расстреливать деревянные чучела. Смешливый Степша прыскал в кулак. Суровый Егор, как маленького, драл его за ухо.
— Стреля-ают! Ох-хо-хо! — закатывался Степша. — В кого, дурошлепы, стреляют-то?
Не сговариваясь, Митя и Замотоха ударили по нападавшим с двух сторон. Над головами и без того напуганных воинов страшными голосами взвыли лесные «лешие». Бросив ружья, уцелевшие солдаты кинулись врассыпную. Вслед им с деревьев улюлюкали Барма и Бондарь.
Дождь шел, и слюдяные разноцветные окна плакали. И душа у Пикана была в слезах. Ни Тюхин, ни Феша не могли его расшевелить. Привык ко всему и ко всему приготовился: к смерти, к мукам загробным. С одним не мог примириться — с гибелью дочери.
— Синичка моя! — бормотал в седую, мокрую бороду. Лицо, изъеденное слезами, вытянулось, стало уже. Волосы сплошь побелели. Коснувшись их, Феша отдернула руку: в ладони остался большой клок. А там, где коснулась ее рука, розовел гладкий голый череп.
— Ступай домой, краса моя! Я сам, сам себя пересилю, — отсылал Пикан измучившуюся с ним женщину.
— Тебе тяжко. Как могу уйти? — противилась Феша, которой хотелось навсегда остаться в его доме. Доселе не решалась о том заговаривать, теперь осмелела. — Дозволь с тобой быть вместе… Без тебя нет жизни.