Грустный шут

Тоболкин Зот Корнилович

— Гляди ты! — изумился Бондарь, несколько смущенный своим поспешным бегством. — Своего в тебе признала.

— Свой и есть. Ты из-за дерева-то разве не разглядел? — усмехнулся Барма и принюхался: наносило дымом и чем-то мясным, вкусным.

В низинке, у озера, было самоедское стойбище. У крайнего чума лежала большая куча добра: меха, мясные туши, малицы, бурки. Тут же стоял на коленях связанный старый самоед и глядел бессмысленными, испуганными глазами.

— Бог в помощь, — поздоровался Барма, подходя к костру.

— Кто

будете? — хмуро оглянулся на него дюжий казак, верно, исполнявший ясашную службу. На всякий случай щелкнул незаряженным пистолетом.

— Мы-то? Потерпевшие мы. С товарами плыли из Сулей. Суденышко о камень разбило… Едва спаслись… Половину товаров утопили.

— Купцы, что ль? — недоверчиво ощупывая Барму хмурым, воспаленным после долгого запоя взглядом, допытывался казак. — Куда плыли?

— Дак вот к ним как раз и плыли. Поторговать хотели. Да вишь, речка-то шутку с нами сыграла.

— Товаров много?

— Вьюков, поди, двадцать. Да так, по мелочи кое-что: соль, порох, топоры, ружья. Медовуха, конечно…

— Медовуха? — встрепенулся казак, давно страдавший с похмелья. — А далече ли стали-то?

— Верст с пять понизу.

— Бери мой дощаник, пока я тут суд учиняю.

— В чем провинились они?

— Ясак лиходеи не платят.

— За доставку-то сколь возьмешь, служивый? Давай сразу сговоримся, не знаю, как тебя звать-величать.

— Терехой зови. Терентий Каменев.

— Славное имечко — Терентий. Дак сколь возьмешь с нас, христовый?

— Отдашь медовуху… Башка вразлом.

— Там много ее, Тереша. Всю-то не выпьешь. А выпьешь — затрещит того больше.

— Не твоя печаль. Там скажешь Егорке, помощнику моему: мол, я велел.

— Спаси тя бог, Тереша, — низко кланяясь, пел Барма, а ноги несли его к берегу. Казак и двое его помощников продолжали вершить суд.

Суденышко было невелико, но прочно и ладно сработано. Внизу, в трюме, спали вповалку человек десять из каменевской команды. Один, менее пьяный, дремал на палубе.

— Свяжи тех, которых не укачало, — шепнул Барма. — Токо без шума.

Шуметь — не шумели, но крайний, которому достался конец каната, проснулся. Бондарь треснул его кулаком по лбу, и он заснул еще крепче.

— Я их, как бусы, на одну нитку снизал, — сказал Бондарь, поднимаясь на палубу. — А с этим как?

— Отталкивайся!

Барма поднял якорек, уперся толстым шестом в берег. От стойбища, в чем-то их заподозрив, бежали каменевские казаки.

— Эй, постойте! — кричали они.

— Чо стряслось-то? — продолжая отталкиваться, спросил Барма. Дощаник уж отошел, и волна несла его по течению.

— Нас с собой прихватите.

— Прыгайте. Речка всех куда надо сплавит, — бросив на Бондаря быстрый взгляд, Барма придержал суденышко. Но едва казачьи головы показались над бортом, как недоверчивых служак тут же припечатали к палубе, связали и кинули

в трюм. Проснулся наконец и кормщик Егорка, к которому велено было обращаться.

— Вы чо тут разоряетесь? — недовольно спросил он, потирая красное худое лицо. Над губою топорщились редкие на кончиках бурые усы, бороденка, тоже редкая и седая, была набекрень. В ней застряли хлебные крошки. — Как занесло вас на мой дощаник?

— Был твой. Теперь наш, — усмехнулся Барма, направляя суденышко по течению.

— У Терехи, что ль, перекупили?

— Не токо его, тебя тоже. Теперь мы твои хозяева.

— Слава те осподи! — истово перекрестился Егор. — А то эть с Терентием-то Макарычем сладу нет. Замаял он нас. Сколь горбим на его — привета не видать. Те, внизу-то, мои брательники.

— Все, что ль? — ахнул Барма.

— Все десять. Я старший. Служим псу этому по седьмому году. А петля все туже да туже, — жаловался Егорка, все еще не веря в свое избавление. — Взял в долг двадцать пять рублей — пять раз по двадцать ему отработал, Тереха долг не скощает.

— На берегу-то которые — тоже твоя родня?

— Не-е, те опричники его. Он зол, а те, псы, еще злее.

— Ну ничо, укротим. — Вручив кормщику весло, Барма заставил его подгребать.

— Паруса поставить бы. Ветер попутный.

— Поставим, дай срок. Вон люди, видишь? Забрать их надо.

С берега махали Митя и Гонька. Даша рвала на пригорке цветы.

— Вот и суденышком разжились. Как, братан, ничего суденышко?

— Ничего? — обиделся Егор. — Да мой батюшка покойный в Мангазею на ём бегал.

— Ну, стало, и мы побежим, — усмехнулся Митя. Повернувшись к Бондарю, сказал: — Кеша, плотик-то разобрать не мешало бы.

— Ломать — не строить. — Бондарь спрыгнул на берег, и скоро под ударами топора ракитовые связки разошлись. Бревна, так много проплывшие вместе, бежали друг от друга без сожаления.

— Спасибо, плотик! — кричала вслед бревнам Даша. — Ты служил нам долго.

— И долго и честно, — кивнул Митя, несказанно радуясь, что наконец-то и у него свое судно. Неказисто суденышко, а отчаянные предки наши не на таких ли плавали тяжкими северными путями? Да и теперь еще в неприветных студеных морях нередко встречают утлые эти посудинки. Ежели льдины их не разотрут — волне не справиться: нырки, вертки, живучи.

— Ставь паруса, и — с богом! — скомандовал Митя, ощутив под ногами прочную палубу.

— Постой, братко! Сперва команду поднять надо. Так, что ли, Егор? Буди матросов своих, знакомь с капитаном. Капитан-то, брат мой, Митрий Пиканов. Будете под его началом.

— А мне чо: чье судно — тому и служу.

— Нет, кормчий, так не годится. Ты по душе служить должен, ретиво.

— Дак чо, дак разе можно иначе? Море же, оно слаженности требует, — насупясь, сказал Егор.

— Откуда узнал, что пойдем морем?