Грязные игры
Шрифт:
Что? — переспросил я.
Я говорю, что это за люди?
И она повернула ко мне белый прямоугольник, который оказался не чем иным, как самым ценным вещдоком в деле — я имею в виду фотографию, которую мы вытащили из руки убитой Ады Старевич. Вообще-то таскать с собой вещественные доказательства без нужды не разрешается, но я цеплялся за эту фотографию, как за соломинку, и поэтому решил взять ее с собой. Вдруг она меня приведет к преступнику.
Кстати, как она оказалась в руках у Ирины?
А ты знаешь, — сказал я, делая страшные глаза, — что эту фотографию мы вынули из руки убитой киллером женщины?
Закаленная годами жизни
Правда? А кто это такие?
Страшные и кровавые преступники. Ты что, рылась у меня в портфеле?
Залезла за сигаретами. Она и выпала. Кстати, одного из них я знаю.
У меня по спине забегали мурашки. Нет, это только в детективных романах бывают подобные совпадения и счастливые случайности. В жизни такое исключено. Я вам как следователь говорю.
Кого ты знаешь? — слабым голосом произнес я.
А чего это ты так побледнел? — Ирина подошла и заботливо пощупала мне лоб. — Ты, Турецкий, скоро совсем загнешься на своей работе.
Кого ты знаешь, Ира?
Вот этого.
Когда она показала пальцем на того самого, неизвестного четвертого человека на фотографии, я думал, что у меня вот-вот случится инфаркт.
Вот ведь как бывает!
Кто это?
Это Назаренко.
Назаренко?
Да.
Какой еще Назаренко?
Он одно время был секретарем Краснопресненского райкома комсомола, когда я училась в консерватории.
Ну и откуда ты знаешь секретаря райкома? — недоверчиво спросил я.
Балда. Я тебе десять раз рассказывала, что в институте я целый год была комсомольским вожаком. Ну и по долгу службы ходила в райком. А он там и сидел. Курировал вузы.
Ты ничего не путаешь? — недоверчиво спросил я. — Лет-то сколько прошло.
С твоей стороны, Турецкий, — строго сказала Ирина, — крайне бестактно напоминать женщине о ее возрасте. Даже если это твоя собственная жена.
Ну, Ира, я не это имел в виду. Просто мужик мог измениться...
Не оправдывайся. Не знаю как следователь, но дипломат из тебя никудышный.
Ну ладно, ладно, прости. Ты его точно узнала?
Говорю тебе, точно.
Совершенно?
Абсолютно.
Как, ты говоришь, его звали?
Назаренко.
А имя помнишь?
Имя? Кажется, Дима... или... Нет, точно Дима.
Ира, — как можно более проникновенно сказал я, — ты на сто процентов уверена?
Вот Фома неверующий, — негодующе воскликнула Ирина, — да я сейчас тебе фотографию покажу. Он должен быть где-то на старых.
Она принесла большую коробку из-под женских сапог, вывалила на стол груду фотографий и стала их разбирать. Конечно, разглядывая буквально каждую из них. »
...А это я с Люськой Немцовой... А это мы с тобой в Паланге. Помнишь, Турецкий?
Она рылась и рылась, а я сидел как на иголках, не в силах поверить своему счастью.Наконец моим мучениям пришел конец, и она выудила большую групповую фотографию. Над целой толпой молодых парней и девушек висел лозунг: «Привет участникам XXVII конференции ВЛКСМ».
Вот он, — Ирина ткнула пальцем в человека в строгом темном костюме и галстуке, который стоял в первом ряду.
Конечно, лицо Назаренко было размером с две спичечные головки, да и фотография порядком выцвела.
О это был он. Тот, кто стоял на нью-йоркской набережной вместе с хоккеистами и Нордом. Сомнений быть не могло. Кстати, он не слишком изменился.
Я встал и приложил руку к сердцу:
Ира, от
Спасибо. А посущественнее за мои заслуги ничего не предложишь, Турецкий? — хитро прищурилась Ирина.
Что? — удивился я.
Она вздохнула:
Нет, ты все-таки тупица, Саша. Хоть и «важняк». Пошли. Я уже уложила Ниночку...
Она взяла меня за руку и потащила в спальню.
30 сентября 1997 года2 часа 30 минут
Москва, больница Склифосовского
Ночью в палате тихо. Только время от времени из коридора раздается тихий шелест газеты — это дежурный, который по ночам бодрствует. Темно и тихо...Тренировки начались буквально на следующий день после приезда Павла в Америку. У команды «Нью-Йорк вингз» была небольшая, хорошо оборудованная спортивная база за городом. Так что каждый день в шесть тридцать утра автобус подъезжал к недорогой гостинице в Нью-Йорке, где Норд поселил спортсменов, и отвозил их на крытый ледовый стадион. Четыре часа тренировки — перерыв на обед, потом еще четыре часа, потом игра — тренер разделял их на две команды. Кстати, к удивлению Павла, несмотря на все разглагольствования Норда о патриотизме, все инструкторы, тренеры, не исключая и главного, были американцы.
Тренировались ежедневно, кроме воскресенья. Павел заметил, что члены команды работают с каким-то остервенением. Даже злостью. Между собой хоккеисты общались мало, и уж конечно Бородину не удалось вызнать, как Норду удалось собрать команду из лучших русских игроков. Не говоря уже о суммах гонораров.А вот спортивные американские журналы, тот же «The Oilers» и даже именитый «Sports Illustrated» не преминули сообщить, что на базе «Нью- Йорк вингз» создана команда из лучших русских хоккеистов, и даже помещалось интервью с Патриком Нордом, в котором тот без зазрения совести объявлял о больших гонорарах спортсменов. Судя по его словам, хоккеисты получали нормальные суммы. Однако никто не посмел возражать, из чего Бородин сделал вывод, что ко всем остальным были применены такие же меры воздействия, как и к нему.Шли месяцы. «Нью-Йорк вингз» участвовала в отборочных играх, потом начался чемпионат. И сразу же команда показала очень хорошие результаты. Она не проиграла ни одного матча, а Бородин опять вышел на первое место в HXJI по числу забитых шайб. Журналы трубили о «новой сенсации», о «неудержимых русских» и тому подобном. И ни один из журналистов-ищеек не пронюхал об истинном положении вещей в команде. Небольшое недоумение вызвал только тот факт, что почти все хоккеисты «Нью-Йорк вингз» сменили своих менеджеров. Но и эти слухи быстро утихли. Норд заботился о своей репутации...
Разумеется, Бородин и не думал никому рассказывать о том, как именно он попал в эту команду. Предпринимать какие-то шаги было бессмысленно и даже опасно. В Москве остались мать и Инна. А Норд был способен на самые решительные действия. В этом он уже убедился.
Конечно, деньги, которые платил ему Норд, любой российский хоккеист счел бы манной небесной. Но ощущение подневольности, того, что его вынудили играть в этом клубе, не давало ему покоя. Хотя в итоге он смирился, как, видимо, и все остальные. В конце концов, год — это не так уж много. Можно и потерпеть. Теперь Павел сам был согласен со словами Коняева, сказанными им тогда по телефону.