Гуд бай, стервоза!
Шрифт:
Я больно ударился и уже поднимался на ноги, когда Гоби схватила меня и притянула вниз к себе, так что я снова оказался лежащим на ней. Я дернулся, чтобы вырваться, лихорадочно вдохнул и хотел уже выпрямиться, прежде чем она сможет ударить меня, но тут она резко притянула меня к себе и поцеловала. Ее губы имели вкус помады, крови и пороха, а еще они были самым нежным из всего, что я когда-либо чувствовал, и, несмотря на боль, я вдруг обнаружил, что отвечаю на ее поцелуй, и мой язык скользит по ее губам, чтобы лучше ощутить все оттенки странного вкуса этого поцелуя. Мы касались друг друга языками, словно
— Зачем ты это сделала? — только и смог спросить я.
— Ты начинаешь мне нравиться, Перри.
Я шумно выдохнул:
— Своеобразный у тебя способ показать это.
— Ты когда-нибудь в жизни чувствовал себя более живым?
— Да, пожалуй, раз или два.
Гоби продолжала смотреть на меня, приоткрыв рот, словно заглядывая мне в душу в поисках того, что таилось там, на глубине. Сейчас она выглядела очень растерянной, юной, совершенно сбитой с толку — словно отражение меня самого, того, как я чувствовал себя сам, там, где я раньше никогда не был и где меня никто никогда не будет искать. Меня вдруг накрыло нелепое, уму не постижимое видение: я бросаю все — школу, музыку, семью, друзей — и сбегаю с ней на край света.
Я прикинул, что нас хватило бы примерно на неделю.
— Ты в порядке? — спросила она.
— Голова болит.
— Это из-за губной помады, — улыбнулась она. — Моя губная помада пропитана особым наркотиком, контролирующим сознание. Теперь ты целиком и полностью в моей власти.
— Ха-ха.
— Поцелуй меня еще раз.
Я не пошевелился.
— Тебе продали поддельную губную помаду.
— Да нет, просто наркотик медленного действия, зато эффект длится долго.
Она снова потянулась вперед и, уже касаясь моих губ своими, прошептала:
— К рассвету ты будешь совсем мой.
— Только пообещай мне, что не причинишь вреда моей семье.
Она посмотрела на меня очень серьезно:
— Семьи иногда страдают, Перри. Никто никогда ничего не гарантирует.
— Ну и стерва же ты.
— А я и не отрицаю.
Я замахнулся на нее, но она поймала меня за кулак.
— Слишком медленно.
Я дернул головой вперед, мы коснулись друг друга лбами, я провел пальцами по тонкому шраму у нее на шее.
— Откуда у тебя это?
Она посмотрела в сторону:
— Это болезненное воспоминание.
— Типа того, что тебе перерезали горло и ты восстала из могилы?
Гоби резко села. Все, что только что объединяло нас, не просто разбилось — разлетелось на миллионы маленьких острых осколков. Она пожала плечами и замерла.
— Гоби?
Она снова наклонилась вперед, я обнял ее. С минуту мы стояли обнявшись напротив бара, и когда я почувствовал, что ноги у нее подкашиваются, я прислонил ее спиной к нижним ступенькам. Парочка молодых людей вышла из дверей; они посмотрели на нас, но ничего не сказали.
Через несколько секунд Гоби подняла голову. Ее взгляд был мутным, но уже начал проясняться.
— Перри?
Я кивнул.
— Я здесь.
— Мы должны идти, — сказала она. — Нам нужно… поймать машину.
— Может, подождем еще минутку, пока ты окончательно
— Нет, надо ехать.
Она даже не смотрела на меня.
— Надо покончить со всем этим.
23
Если бы вам пришлось оглянуться назад, на ваши школьные годы в последних классах, какой совет вы бы дали начинающему учебу старшекласснику?
Симмонс
Через полчаса мы ехали вниз по восточной Восемьдесят пятой улице в украденном «BMW». Украсть машину было идеей Гоби. Это заняло у нее не больше двух минут — отключить сигнализацию и противоугонную систему, соединить провода и с помощью отвертки, найденной в багажнике, завести машину. Кем бы ни был владелец машины, у него был ужасный музыкальный вкус. И теперь из динамиков звучали серенады Майкла Бубле. Он изо всех сил пытался взбодрить нас, но это не работало.
— Мы в Верхнем Ист Сайде, — сказал я.
— Остановись-ка здесь.
Я остановился напротив пожарного гидранта и вытащил отвертку, вставленную в зажигание, дав двигателю заглохнуть. Мы вышли из машины посреди тихой улицы и начали разглядывать ряды загородных домов из коричневого кирпича по обе стороны от нас.
— Так, вот этот. — Она указала на большое четырехэтажное здание. — Нам туда.
Я колебался. У этого четырехэтажного здания были высокие круглые окна и черные двойные двери, дополненные ажурными металлическими решетками, которые, похоже, могли защитить даже от реактивного снаряда, запусти его кто-нибудь в дом. Это был не дом, а крепость, в которой жил кто-то очень опасный и очень богатый, притворяющийся цивилизованным гражданином. Стены дома были увиты плющом, разросшимся и густым, он несколько смягчал суровый вид строения. Но в то же время дом выглядел словно больным какой-то разновидностью архитектурной гангрены.
В свете уличного фонаря я увидел, как Гоби заряжает пистолет и прячет его под платьем. Она нагнулась и вытащила из-за голенища сапога бритву, проверила лезвие и спрятала его назад.
— Идем, — сказала она. — Пришло время поработать.
— Не-а.
— В смысле?
— Не собираюсь помогать тебе еще кого-то убивать. Этого больше не будет. Я выхожу из игры.
— А с чего это ты решил, что у тебя есть выбор?
— Знаешь что? Я тебе скажу, потому что мы только что целовались там на улице и в глубине души я теперь знаю, что ты не сможешь на самом деле взорвать мой дом или убить мою сестру. Я просто в это не верю. Да и к тому же, возможно, она уже ушла из дома, так что если хочешь пойти туда и пристрелить кого-нибудь — отлично, но тебе придется сделать это без меня.
Гоби помолчала, вроде бы обдумывая мои слова.
— А что ты хочешь услышать в ответ, Перри? Хочешь, чтобы я сказала тебе, что те, кого я сегодня убиваю, плохие люди? Это правда. Они очень плохие люди и они заслужили того, чтобы умереть, — каждый из них.
— Никто не заслуживает того, чтобы умереть.
— Да что ты говоришь?
— Ладно, я хочу сказать, возможно, такие как Гитлер или Пол Пот… Ну, диктаторы, тираны, африканские военачальники, морившие людей голодом… Но тот старик в баре, он не был злым человеком.