Гуд бай, стервоза!
Шрифт:
— Батарейка села. Последние три часа я беспрерывно говорил с полицией, пытаясь разыскать тебя. Я приехал сюда… — он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, — …потому что я не знал, куда еще пойти.
Он сделал шаг мне навстречу, приближаясь в полумраке, и на этот раз я сделал шаг назад.
— Кто такой Сантамария?
— Что?
— Сантамария.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Черта с два.
— Перри, клянусь тебе, если бы у меня была хоть малейшая догадка, что ты имеешь в виду, я бы тебе сказал.
— Так
С минуту он помолчал.
— Это совсем другое дело, — сказал он. — И с этим все кончено.
— Да мне плевать.
Он вздернул подбородок и хмуро посмотрел на меня из — под бровей, теперь его голос был низким и напряженным.
— Следи за словами.
— Или что?
Я снова посмотрел на имена в названии фирмы на стене.
— Ты не позволишь мне стать юристом? Ты не позволишь мне работать здесь и быть, как ты?
Я хмыкнул:
— Да я лучше пойду туалеты чистить!
Отец махнул рукой, как бы отметая мои слова.
— В этом я не сомневаюсь. Но мы не это сейчас обсуждаем. Мы с матерью слишком много вложили в твое образование, чтобы позволить тебе вот так легко отмахнуться от него и от своего будущего. Просто из-за того, что ты еще юный идиот.
Его голос окреп, в нем появились новые нотки уверенности — он обрел знакомую почву под ногами и родительский назидательный тон и не собирался снова сдавать позиции.
— А теперь идем со мной, я отвезу тебя домой. Мы разберемся с машиной и всем прочим утром.
— Я никуда с тобой не поеду.
— Ты ошибаешься, и очень сильно.
— Не трогай меня.
Но он все же протянул руку и схватил меня за плечо.
— Убери от меня руки.
Я вывернулся и попробовал отступить еще на шаг, но уперся спиной в дверь. Места для маневра не осталось.
— Да ты послушай сам себя, — сказал отец. — Ты же сейчас расплачешься. Немедленно прекрати молоть всякую чушь.
— Убери от меня руки, я сказал!
Когда он снова схватил меня, я двинул ему кулаком в челюсть.
Отец отступил назад, заморгал и приложил руку к губе, уставившись на кровь от удара, только что нанесенного его собственным сыном. Он выглядел скорее удивленным, чем обиженным или даже злым. Это было выражение лица человека, которому только что доходчиво объяснили, что верх — это низ, а черное — это белое.
Ни один из нас не проронил ни звука.
— Две вещи, — сказал я. — Во-первых, когда я вернусь в школу, я снова присоединюсь к команде по плаванию. Во-вторых, если ты еще раз изменишь матери и я об этом узнаю, я выбью из тебя все дерьмо, которое в тебе есть.
Высокий лоб отца прорезали тонкие морщины.
— Так ты все еще об этом?!
— Ты обманул нас.
— Ты практически ничего не знаешь.
— Я знаю, что не могу доверять тебе, — сказал я. — Что еще мне нужно знать?
— Не знаю, Перри, я вообще больше не знаю, кто ты такой.
— Да что ты, вот как? Значит, я не одинок.
Плечи отца поникли,
— Присядь, — сказал он. — Давай поговорим.
— Не сейчас.
Я указал на двери, ведущие в офис.
— У тебя есть ключ от этих дверей?
— Наверное. А что?
— Мне нужно, чтобы ты открыл их для меня.
— Для чего все это, Перри?
— Для Гоби, — сказал я.
31
Как на вас повлияла история вашей семьи, культура и ваше окружение?
Университет Флориды
Отец открыл двери, и мы вошли внутрь. Мы прошли по пропылесосенным коврам вдоль череды закрытых дверей и залов для конференций. Темнота словно затаила дыхание.
— Здесь никого нет, — сказал отец.
Я ничего не ответил. Мы продолжали идти вперед. В дальнем конце коридора, у банковского ксерокса, я повернул налево и остановился. В двадцать ярдах от нас, в боковом офисе, горел свет. Не оглядываясь на отца, я рванул к дверям этого офиса.
Я уже поднял руку, чтобы взяться за ручку, как вдруг голос позади меня произнес:
— Простите? Я могу вам чем-нибудь помочь?
Я вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Передо мной стояла Валери Стэтхэм — в белой блузке и юбке, без туфель, почти не накрашенная. Ее волосы были распущены, и выглядела она намного старше, чем тогда, когда мы беседовали в лифте. Возможно, это было из-за удивления на ее лице.
— Филипп? — спросила она, бросая взгляд на моего отца. — Что вы здесь делаете?
Она повернулась ко мне:
— Что? Что здесь происходит?
— Я…
Отец покачал головой:
— Извини, Валери, но я, честное слово, ничего не знаю.
Валери отступила на шаг, переводя взгляд с моей окровавленной рубашки на разбитую губу отца.
— Вы оба выглядите ужасно. У вас все в порядке?
Отец кивнул.
— Перри… — начал он, и я представил, как он скажет сейчас: «Просто у нас с Перри был личный разговор о том, что значит ответственность», или: «У Перри просто случился один из его странных приступов», или еще круче: «У Перри, похоже, проблемы с невозможностью отличить фантазии от реальности».
Вместо этого он сказал:
— Перри спрашивал меня про кого-то по имени Сантамария. Есть у тебя хоть какие-то соображения на этот счет?
Валери обернулась ко мне, глаза ее сузились:
— Сантамария?
— Да.
— Нет, я ничего не знаю.
— Здесь есть кто-нибудь еще? — спросил я.
— Нет.
— Откуда вы знаете?
Что-то изменилось в выражении лица Валери. Я не мог бы точно сказать, что именно — я недостаточно хорошо знал ее для этого, — но ее удивление стало каким-то натянутым, оно уже не казалось естественным.