Гусариум (сборник)
Шрифт:
– Что значит «забыли»? О чём это вы вообще говорите?
Мякишев оглянулся на Савелия Игнатьевича. И все взгляды враз устремились на рабочего. Мужчина почувствовал себя неловко в пиджаке, ведь все, кроме них двоих, одеты по-крестьянски.
– Ой, – заголосила вдруг какая-то женщина. – Неужели пастор немецкий? И при входе не крестился, я видела.
– Не дело это, – кивнув, согласился мужичок в армяке. – Чтобы лютерянин в наш храм ходил.
– Он не лютеранин, – возразил Мякишев, но его не слушали.
– А если он наш, почему на божницу поклон не кладёт? – выкрикнул из угла
Толпа угрожающе загудела, и каменный свод задрожал от голосов. Савелий Игнатьевич невольно отступил назад.
– Ти-хо! – отрывисто скомандовал Мякишев, и голоса разом стихли. – Ну что вы на человека напустились? Свой он, из мастеровых. Савелием зовут.
Поручик строго оглядел собравшихся:
10
Еретик или колдун (простонар.).
– А теперь лучше объясните мне, где вокзал? И что это за место?
– Что-то ты диковинное вещаешь, батюшка. – Женщина рассмеялась. – Николу на Кобыле знаю. Никиту Готского – знаю. Троицу Сыромятную тоже знаю. Никакого «гокзала» не знаю… А это новая церковь Вознесения, что на Гороховом поле. И двадцати годков ещё нет, как выстроили. Вот, сидим, ждём. Думаем огненное крещение принять.
Савелий Игнатьевич только сейчас с удивлением заметил сваленные у стен охапки дров.
– Вы уж не взыщите, – продолжал мужичок в армяке. – Но говорят, враг в городе. У нас и огниво приготовлено. Не возьмёт нас антихрист. С детками малыми вместе и вознесёмся.
Поручик вздрогнул и огляделся:
– Вы что, совсем сдурели? Какой вражина?
– Чудно, как это вы, батюшка, такой удалой, а не знаете. – Женщина в платке покачала головой. – Истинно так. Враг иноземный в городе, с целым воинством.
Поручик переглянулся с рабочим и деловито поинтересовался:
– Много врага?
– Несметные тыщи!
– Не врёте? Что ещё известно?
Люди стали наперебой отвечать, шумя, как стая птиц по весне. Савелий Игнатьевич разобрал только слова «безбожники» и «грабят».
Мякишев, наклонившись к рабочему, озабоченно сказал:
– Плохо дело. Грабят уже по всему городу.
– Невозможно, – растерялся тот.
– Не знаю, – хмуро ответил поручик. – Похоже, анархисты, или кто-то ещё, взял верх над вашими. Здешние люди странно себя ведут, но другого объяснения я не вижу.
Взгляд Савелия Игнатьевича упал на охапки дров.
– Скажите, Мякишев… А что они говорили насчёт «огненного крещения»?
Поручик уставился на него.
– А вы не поняли, да?.. Да о самосожжении речь! Как у раскольников. О церкви ведь не говорят в народе – сгорела. Говорят: «вознеслась». А раз так, то и те, кто в ней, по идее, тоже…
– Жуть какая. Это надо остановить, – сказал Савелий Игнатьевич, решительно делая шаг.
Мякишев удержал его за локоть и покачал головой.
– Эй, Савелий Игнатьевич… Вы хотите осчастливить этих людей, а совсем их не знаете и не понимаете… Вот о чём, по-вашему,
Он указал на бородатых мужиков в кафтанах, судя по лицам – отца и сына, тихо шептавшихся в углу.
– Не знаю. – Рабочий пожал плечами. – Наверное, о том, как лучше дать отпор врагу.
– Ага, как же! О свинце они говорят, поняли вы?
– О каком свинце?
Мякишев, пригладив усы, усмехнулся.
– О государственном. Который, по их словам, власти затопили в Красном пруду. И вот они думают, как бы под шумок этот свинец поднять и к рукам прибрать.
– Зачем? – не понял рабочий.
Поручик поморщился.
– Кто его знает, зачем. Может быть, крышу крыть. А может быть, продать тому, кто дороже даст. Они, между прочим, всерьёз обсуждали, сколько за пуд даст этот самый страшный «враг». А вы – общество взаимопомощи и братства… Либэртэ, эгалитэ, фратэрнитэ [11] . Мечтатели и утописты, леший вас дери. Как вы думаете изменить человека, исправить его шкурную природу?! Это никому не под силу.
11
Свобода, равенство, братство (фр.), лозунг Великой французской революции 1789–1794 гг.
– Ну нет уж, – решительно возразил Савелий Игнатьевич. – Это всё от тьмы и несознательности. Надо будет – и куркулей перевоспитаем. Откроем школы, библиотеки. Кино правильное снимем. Человек должен тянуться выше.
Савелий Игнатьевич, помедлив, пытливо оглядел Мякишева:
– Вот вы, скажите, когда-нибудь слышали про калужца Циолковского? Он вообще считает, что человек может взлететь на небо… Представляете? Где уж тут место богу?
– Это не нам решать, – перебил его Мякишев. – Я тоже читал. С ракетами – это когда ещё будет… А нам сейчас надо выяснить, что происходит в городе.
Перехватив брошенный в глубь церкви взгляд рабочего, Мякишев тронул его за локоть. И, наклонившись, тихо сказал:
– Я убедил их старшего пока не самосжигаться. И дал ещё один совет. Давайте пойдём и узнаем, что там за антихрист. А заодно причину этих странностей со временем. Здесь нам больше делать нечего.
К этому времени люди закончили совещаться, и вперёд, откашлявшись, выступил мужчина в армяке. Он протянул поручику свёрнутую грубую ткань и поклонился.
– Вот… всем миром решили. Тут офицер один оставил, сказал беречь. Но вы ведь нас защищать пришли, верно? Возьмите; вам она больше пригодится.
Поручик развернул ткань, и в неровном свете свечей блеснула сабля с богато украшенной рукоятью. Рядом лежали тёмные ножны.
– Спасибо. – Мякишев взял оружие за рукоять и пристально оглядел лезвие. – Добрая вещь.
Потом он отошёл в сторону и опустился на колено перед потемневшим ликом на стене. В наступившей тишине отчётливо прозвучал его голос:
– Возложенный на меня долг клянусь выполнять с полным напряжением сил, не щадя жизни ради блага Отечества.
Поднявшись, Мякишев завернул шашку в ткань, кивнул рабочему, и они вышли.