Гувернантка
Шрифт:
— Не столь к ее доводам, мисс Софи. Должен признаться, я просто выведал у нее… когда вы свободны. В деревне занятия будут продолжены, но по менее жесткому распорядку.
— Так о чем же вы мечтали, мистер Хенвелл?
— Что ответить вам? — Голос Эдварда Хенвелла звучал немного насмешливо. — Честно говоря, я хотел, чтобы вы отдохнули… немного развеялись… посмеялись вместе со мной. Дорогая мисс Софи, вы всегда так серьезны, так строги со мной. Мне кажется, что в глубине души вы меня не слишком жалуете.
— Как я могу не жаловать вас? Ваше поведение выше всяческих похвал.
— Вот как. Тогда, с вашего позволения,
Пока он заказывал блюда, Софи смотрела на него так, словно видела впервые. Половой слушал внимательно, согласно кивая. Покончив с заказом, Эдвард снова переключил внимание на Софи. В его глазах светилась такая искренность и теплота, что она почувствовала к нему невольную симпатию. В каком-то смысле Эдвард даже стал необходим Софи, по желанию князя сопровождая ее во время всех прогулок. От него она узнала так много нового и интересного! И пересказывала это в письмах домой. Мама, подумала Софи, увидела Петербург едва ли не его глазами. Едва ли, но не совсем. В ее мыслях осталось кое-что недоступное мистеру Хенвеллу.
— У нас с вами странная жизнь, мисс Софи, хотя скучной ее не назовешь. Я отчасти нахожу друзей среди других наставников. Этот старый сухарь Дюбо довольно милый собеседник, когда узнаешь его поближе. А как вы ладите с мадемуазель Альберт и фрейлейн Браун?
— Должна сказать, мадемуазель не выносит меня, — вздохнула Софи.
— Боюсь, это неизбежно. Она ни с кем не желает делить детей. Вы первая англичанка, допущенная в этот дом. Я с интересом наблюдал за вами и восхищен вашим умением справляться с трудными ситуациями.
— Я не справляюсь с ними, мистер Хенвелл. Я просто им подчиняюсь.
— Хотите сказать, вы по натуре покорная?
— Нет, просто, не лишена сострадания.
— Софи, вам никогда не понадобилось бы то золотое дерево. — Заметив в глазах девушки недоумение, мужчина рассмеялся: — Не помните? Я собирался подарить вам золотое дерево, чтобы вы могли укрыться под ним от дождя.
— Я слишком трезвомыслящая, чтобы увлекаться подобными глупостями. Не будьте ребенком, мистер Хенвелл.
— Зовите меня Эдвард.
— Если вы настаиваете. Мы живем с вами под одной крышей, едим одну пищу и служим одному хозяину.
— Ваша уступчивость сразила меня наповал!
— Пожалуй, это естественно, — сдержанно ответила Софи. — Если хотите, зовите меня Софи. Я не стану возражать.
— О! — наигранно воскликнул Эдвард Хенвелл. — Я собирался добиваться этого постепенно, а вы лишили меня такого удовольствия.
Софи улыбнулась в ответ:
— Лучше расскажите о себе. Я уверена, вы многое обо мне знаете. Мадемуазель или фрейлейн Браун позаботились об этом.
— Я знаю, что у вас нет отца и что даже адмиральской пенсии недостаточно для такой большой семьи, как ваша, — серьезно ответил Эдвард. — Я также знаю — и не от мадемуазель, — что вы самоотверженная и храбрая. Такие не часто встречаются среди юных леди. Иначе вы бы здесь не оказались.
— А вы?
— Мой отец — приходский священник. Он беден, как и большинство из них. У меня есть единственная сестра, Милли, любительница поговорить, но довольно благоразумная девушка. Я приехал сюда заработать денег, как мне казалось, интересным и полезным способом. Так оно и случилось. Теперь мое пребывание здесь подходит к концу.
— Почему?
— В
— Мой брат Чарльз скоро отправится туда.
— Тогда я заранее имею о нем самое лестное мнение, — улыбнулся Эдвард.
— Он у нас сорванец, — заметила Софи.
Половой принес икру и семгу. Цыганский оркестр заиграл веселую музыку. Софи притихла, поняв, что предстоящий отъезд Эдварда огорчает ее больше, чем она ожидала. Ведь он ее земляк. После его отъезда останется только престарелый мистер Черч, наставник самого князя, тоже англичанин, как и Софи. Этот чудак, живший в просторной комнате под самой крышей и предоставленный самому себе, подолгу спал и гулял с маленькой собачкой неизвестной породы.
4
Регби — привилегированная школа для мальчиков в Англии. (Примеч. пер.)
Софи взглянула на Эдварда и обнаружила, что он странно смотрит на нее. С нежностью? Тоской? Он был так добр к ней! Пригласил сюда, чтобы как можно деликатнее сообщить о своем отъезде…
— Кто же тогда будет учить меня русскому? — спросила она.
— Может, мистер Черч? — Эдвард словно прочел ее мысли.
— Вы смеетесь надо мной.
— Да, дорогая Софи. Я понял, что мне никогда не удастся лишить вас спокойствия и выдержки. Однако я опасаюсь, как бы это не сделал кто-то другой.
— Что вы имеете в виду, Эдвард?
Его глаза потеплели. Он немного помолчал, словно подбирая слова, и вдруг спросил:
— Вам нравится икра?
— Что? О да, нравится. Я пробовала ее всего лишь раз в жизни. Это настоящая роскошь.
— Здесь она не так дорога… Это экзотическая еда, еда богачей. Софи… — Эдвард наклонился к ней, и она увидела, как его глаза сверкнули странным мерцающим огнем. — Это экзотическая страна, Софи. Волнующая и тревожная.
— Как-то вы назвали ее страной, полной красоты и меланхолии.
— Как хорошо вы запомнили мои слова. Я польщен.
— Потому что они показались мне тогда необычными. Как и сейчас.
— Я помню ваш ответ. Вы сказали, что меланхолия — признак нездоровой печени.
Софи засмеялась:
— Так говорил папа.
— Вы согласны с тем, что я назвал Россию экзотической и тревожной страной?
— Думаю… да… Она никого не оставляет равнодушным.
— Вы начинаете оттаивать, дорогая.
— Оттаивать? — Софи неодобрительно уставилась на Эдварда. Все очарование вечера вдруг исчезло. Она словно опять находилась в своей комнате, как тогда, в самый первый день в княжеском особняке, чувствуя нечто первозданное… дикий, ветер… разгулявшийся за бархатными занавесками, дышащий прямо в лица старинных предков на портретах… ветер, обжегший ее при словах князя о медвежьем рукопожатии… Она не могла выразить чувства словами. Это было нечто, таимое глубоко в душе и удерживаемое взаперти, как дверь под напором сильного урагана. Она почти явственно ощущала этот ветер, вселяющий страх, и боялась своей способности ощущать его, боялась этого непонятного, запрятанного в самые глубины души чувства.