Гвенделл, лучший ученик
Шрифт:
– Легче, легче! Хорош, Чам!
– Чамбер, – всхлипывала Бьюли, держась за щеку.
Чума отпихнул Фуфела ногой, перехватил Бьюли за волосы и врезал ладонью снова, расплющив ей нижнюю губу о зубы. По подбородку Бьюли заструилась кровь. Она зарыдала, зажав рот ладонью, а другой рукой беспомощно схватилась за грудки его рубашки.
– Не надо! – закричал Берт, кинувшись оттягивать его за рукав и закрывать собой Бьюли. Живот стискивал спазм.
Прохожие с опаской оборачивались и ускоряли шаг. Для них это была очередная семейная
– Боги, стражу бы что ли позвали, – говорили они друг другу. Но никто не звал, думая, что позовут другие.
– Я тебе устрою “не надо”! – Чума швырнул Бьюли на мостовую и вцепился в воротник Гилберта. Он повалил его на брусчатку и пригвоздил, больно вдавив в камни затылком.
Фуфел бросился утешать рыдающую Бьюли и поднимать ее на ноги.
– Оставь ты его! – кинул он Чуме. – Он же мелкий!
– Вот пусть вырастает! – с его губ не сходила спокойная, сосредоточенная улыбка, когда он приподнял Берта и грохнул о мостовую. Лопатки и затылок прострелила боль. Берт вскрикнул.
– Не вей ефо, – Бьюли едва шевелила разбитыми губами. Всю нижнюю часть лица ей заливала кровь. – Мы пофто бавовавифь!
– Баловались они, е*ать! – усмехался Чума, молотя Гилберта о брусчатку. Тот вскрикивал при каждом ударе. В голове уже звенело, перед глазами мелькали красные точки. Чума схватил его за горло и низко наклонился к лицу, пахнув кислой вонью изо рта. Берт смотрел на него слезящимися глазами и мелко-мелко дышал. – Я же не из ревности, понимаешь? Я же не дурак ее к тебе ревновать. Просто раз она к тебе прилипла, то с другими пойдет – только отвернись. Так что ничего личного, девкан.
Он выпрямился и взмазал по щеке крепкой ладонью. Голова Берта мотнулась набок, в глазах вспыхнули ослепительные белые шутихи.
– Ты че?! – Фуфел подскочил к Чуме со спины, схватил под руки и рывком оттащил. Кинул его на брусчатку и взял Гилберта за плечи: – Ты живой хоть, мелкий?
Берт всхлипывал и еле держал глаза открытыми. Голова вдруг стала такой тяжелой, словно ее залили свинцом. На щеке пылал красный след ладони.
Фуфел сгреб его в охапку, прижал к себе и оглянулся на Чуму. Тот пошел к стенающей Бьюли. Она попятилась, сидя на мостовой, и заблеяла:
– Фамвер, повавуфта…
– О, ты меня еще бу-у-у-удешь умолять, – с колючей лаской улыбался он, подходя ближе.
– Угомонись, Чам! – окликнул Фуфел.
– Я тебе еще устрою, – Чума схватил Бьюли за волосы и грубо поднял на ноги. Она взвизгнула и прижалась к нему.
– Б-ли, – лепетал Гилберт, обессиленно пытаясь выбраться из рук Акселя.
– Куда? – оттаскивал его Фуфел. – Еще хочешь?
Чума так и поволок Бьюли по улице, держа ее за волосы на макушке. Остальные свесились и закрывали ей лицо. Она еле успевала переставлять ноги и всхлипывала, все бормоча:
– Фамвер, повавуфта… Фамвер…
Народ боязливо расступался перед ними, шепчась, что неплохо бы позвать стражу.
Никто
Гилберт смотрел им вслед, прерывисто дыша в плечо Фуфела. Голова трещала от боли, будто готовая лопнуть, как спелая тыква, брошенная из окна. Глаза заплыли от слез.
– Ты зачем к ней полез, дурик? – шептал Аксель, осторожно поднимая его на ноги.
– Н-н… Н-не знаю…
– Не знает он… Пошли, домой тебя отведу.
Они медленно побрели в другую сторону от той, куда Чума утащил Бьюли. Гилберт без конца оборачивался, и каждый раз едва не спотыкался. Аксель ловил его и поддерживал под обе руки. Люди косились на них и обходили за несколько шагов.
– Вляпался ты, конечно, по уши, – бормотал он. – Это хорошо, что Чума тебе черепушку не расшиб, а так бы все.
– Почему она с ним ходит? – чуть не плакал Берт и от боли во всем теле, и от обиды. – Он же ее не любит! Он ее бьет! Ну почему?
– Е*аная штука эта любовь. Поймешь, как вырастешь.
***
Когда они дошли до дома Берта, была уже ночь. В окне горел свет. Фуфел аккуратно помог Берту подняться на крыльцо и постучал в дверь.
– Папа не разрешал с тобой гулять, – всхлипнул Гилберт и стал торопливо вытирать глаза.
– У тебя вон светило какое на щеке, ему вообще не до меня будет.
Из глубины коридора они услышали тяжелые шаги отца.
– А вообще да, мне оно зачем? – Аксель отпустил Берта и побежал с лестницы. – Целее буду. Давай, мелкий!
Едва он успел шмыгнуть в кусты, папа открыл дверь и замер в проеме.
Сын пришел среди ночи, зареванный, с синяком на щеке.
Папины глаза округлились.
– Кнопка? – он втащил Берта в дом.– Что случилось?
Гилберт стоял на половике в прихожей и дрожал. Из гостиной сюда слабо проникал свет от камина и окрашивал его лицо в болезненный желтый свет. Синяк при этом становился черным, как сухая клякса.
– Берт, не молчи, – папа сел напротив на корточки и взял за плечи. – Тебя кто-то побил?
Но Гилберт молчал и смотрел в гостиную ошалевшими глазами. В голове гудела боль. Затылок и спину саднило. Папа повел Берта в комнату и усадил на кушетку.
– Говори, прошу тебя, – папа сел рядом и повернул лицо Берта на себя. – Кто тебя ударил?
«Чума бы не позволил никому себя бить. Он сам побил. И Бьюли, и меня, и кого угодно побьет. Потому она Чуму и любит».
– Никто, – едва слышно ответил Гилберт, глядя на отца.
– Не ври. Пожалуйста, скажи, кто тебя побил?
– Никто.
Отец вздохнул и сжал челюсти. Уголок верхней губы у него дернулся, словно кто-то потянул ее ниточкой к носу.
– Это кто-то из твоей компании? Из мошкары?
– Нет.
– Это Аксель?
– Нет.
– Чамбер?
Берт сглотнул.
– Нет.
– Тогда кто?
– Никто.
Папа стиснул его плечи и спросил сдавленным голосом:
– Тогда откуда у тебя синяк? Почему ты тогда плакал?
– Я упал. На улице. Я…