Гвенделл, лучший ученик

Эмис Блаулихт

Наверное, это же она говорила перед самой смертью.

Интересно, что говорил перед смертью Чума? Он успел осознать, что умирает?

Берт думал об этом, сидя на подоконнике и глядя на скачущих на ветках вяза воробьев.

Но Алер Дренн немного разогнал тоску. В отличие от Лереси, он хотя бы не называл всех идиотинами, а говорил, что “только червяку хорошо живется, у него не понять, где голова, где зад”. Или “проще только себе зуб лизнуть”. Звучало глуповато, но Берта веселило.

Он спрашивал Алера о маме. Тот рассказывал:

– Керис

ее звали, как сейчас помню. Выглядела, как подросток, низенькая такая и тощая, но на лицо очень красивая. Вредная, конечно, но не злая. Не знаю, стоит ли тебе знать или нет, но, как бы так сказать… Мы с ней знали не самых достойных людей и не самыми достойными вещами занимались. Маловат ты все это знать, но чем бы дитя ни тешилось…

Сказать, где он с ней познакомился, Алер не смог.

– Поживи с мое, узнаешь, что память становится как решето.

Мало что из его слов Гилберт понимал, но слушать нравилось.

Алер дал учебный лук, стрелы и деревянный меч и пригласил ходить на тренировочную площадку за зданием Гильдии, когда захочется. Даже учил ездить верхом, когда водил в городскую конюшню. Основные занятия проводил по утрам в небольшой группке ребят-ровесников – 3 мальчика и 4 девочки. Берт перезнакомился со всеми.

Поначалу жизнь без Чумы и Бьюли казалась пустой, бесцветной. Мошкара без него как-то подутихла и стала реже показываться на улицах. Чаще всего Берт виделся с Лиреном и Фуфелом (тот подсовывал своих “сомиков”, но Гилберту они не очень нравились, слишком вонючие и едкие). Подружки Бьюли наоборот скучковались и начали чаще трепаться в уголке в “Дубе и патерице”.

Но Берт продолжал думать о ней перед сном. Уже не сколько с тоской, сколько с теплотой.

Через неделю чувство потери потускнело, и дела пошли как обычно. И даже лучше с этими занятиями у Алера. После них днем или вечером Берт часто приходил в тренировочный двор и махался с манекенами, повторяя выученные движения и маневры. Или стрелял из лука по мишеням на стенах. Сперва он едва мог попасть во внешний круг: руки дрожали от непривычного напряжения, тетива тряслась, пальцы обжигало древком вылетевшей стрелы. Еще Алер говорил, что он слишком долго целится.

Потом этот круг попадания становился все уже и уже, стягиваясь к центру, в красную точку. Целиться Берт начал быстрее. Позже он попадал в “десятку” в двух попытках из трех. И тренировался дальше.

От папы стало меньше пахнуть спиртом. На кухне редко появлялись бутылки. Если и так, то растягивались на пару дней.

Гилберт возвращался домой поздними вечерами, но уже не потому, что таскался с мошкарой, а потому, что упражнялся в Гильдии и зависал с местными ребятами. Мышцы во всем теле приятно болели. Под темнеющим небом он часто вспоминал Чуму, тот первый вечер в “Дубе”, когда они друг друга увидели. И снова думал, что может быть лучше него во всем. Назло. Чума ведь больше ничего сделать не сможет.

Поэтому он начал

заигрывать с девчонками, стараясь звучать как Чамбер. Берт всем сердцем верил, что хотя бы за это его перестанут считать “девканом” и “мелким”. К тому же он помнил про “педиков”, как они выглядят (“в зеркало посмотри”) и что с ними делают (“шлепнули, наверное”). Отрывают уши и ломают нос.

– Держи прицел чуть выше, – игриво говорил он, стоя за спиной своей подружки, Амалии, пока та стояла с натянутой тетивой напротив мишени и медлила.

– Я пыталась уже…

Она выстрелила, стрела врезалась почти в красный круг и затрепетала.

– Обращайся, – шепнул Берт и улыбнулся. Амалия обернулась с удивленной улыбкой и блестящими глазами.

Гилберту было уже восемь, и он все лучше понимал, о чем говорят старшие мальчишки. Он понял, про что “интересное” говорил Чума, перед тем, как поцеловать Бьюли. Хотя для него оно все еще казалось каким-то… Нелепым. Но зато не надо было притворяться и вытягивать из себя смех.

С отцом и Лереси он общался меньше, чем раньше. Если Лер вовсе перестала приходить и Берт изредка видел ее в городе, то с папой они пересекались только утром и вечером. Когда у него была смена, то не виделись совсем.

Зато с Лиреном началось что-то странное. Это “что-то” Берт явно ощутил поздней осенью, незадолго до дня рождения, когда они с ним договорились все-таки сходить пострелять в лесу зайцев или даже оленей.

Трава пожухла и пряталась под густым рыжим одеялом опавших листьев. Деревья стояли голые и темные. Пахло сыростью. Было хоть и облачно, но тепло. Лирен недавно выпросил у родителей арбалет на свое 10-летие и теперь аж трещал от гордости, ведь он впервые приготовился стрелять не в мишень, а в движущихся живых тварей. Милосердие Стендарра он оставил дома.

Они с Гилбертом прочесывали лес вокруг приората Вейнон. Расходиться по сторонам было бы опасно, потому что можно напороться на кабана или медведя, а луком или арбалетом от них отбиваться дело гиблое. Такие сволочи выпустят кишки даже со стрелой или болтом между глаз.

К тому же для них это была не охота, а прогулка с оружием и готовностью продырявить какое-нибудь безобидное зверье. Поэтому они шли рядом.

– А что ты хочешь на день рождения? – шепотом спросил Лирен. Листья тихо шуршали под сапогами. На поясе у него болтался отцовский колун.

– Меч, – Берт обвел глазами черные столбы деревьев. – Я в “Огне и стали” видел двемерский короткий меч. Он тяжеловат, но я же вырасту под него.

– Ты сказал отцу?

– Нет, – тише сказал Берт. Лицо у него посмурнело. – Не хочу. Я его почти не вижу.

– Точно, он же у тебя работает… А почему не хочешь?

– Да так. Всякое, – Гилберт вздохнул и добавил более живо: – Или в Имперский город съездить. Посмотреть на Акатоша. На Коллегию Шепчущих, там Бьюли училась. И оружие там получше делают. Но это потом как-нибудь.