Гюда, самолетная томте
Шрифт:
– Старые чары!
– Молот и молния!
– Себе бери это!
Гюда поскорее сунула бусину в карман - и схватилась за весла.
– Простите, не серчайте, - сказала она, когда огромная голова, вся в струях воды, опять высунулась и проморгались глазища, большие, как яблоки, и буро-красные, как пузыри фукуса.
– Не подумав предложила. Договоримся иначе.
– Договоримся...
– Договоримся! Договоримся!
– Пускай она отдаст свою дочку!
– Пускай, пускай! Она славная, беленькая!
– А трех подряд дочерей не хочешь?
–
– За пустую работу - усыпить морской ветер! Вот, погляди, хозяйка. Это - из новых, нет никаких чар.
Глазища уставились на золотую искорку в ее руке. Черные зрачки расширились, полыхнули пурпурным светом.
– Драгоценный убор! Как его носят?!
– Как носят, говоришь?..
– Вот поди-ка объясни самой старой троллихе Эресунна, как носят запонки.
– Ну, видишь ли, его продевают в дырочку на...
– Дай мне!
Страшное лицо отступило в расщелину, к затененной поверхности воды поднялась рука, сложенная ковшом.
– Держи, не оброни только!
– Гюда кинула в мокрую ладонь золотой ромбик с украшенной завитушками буквой W.
Ага, обронит она. Толстые пальцы схватили вещицу, как клюв зимородка хватает рыбку. Троллиха выпростала из волос треугольное кошачье ухо, оттянула вверх... Щелк! Повернулась к своим.
– Ну как, хороша я?
– Хороша!
– Хороша, матушка!
– Ай, хороша!
– Как для тебя делали, - подтвердила Гюда. А неплохо, что барон был так чванлив: запонка оказалась достаточно велика для троллиного уха.
– Так что ж, хозяйка, - договор?
– Договор!
– Договор!
– Договор!
– Не будет сегодня ветра!
И когда Гюда развернула лодку и налегла на весла, в спину ей простонало:
– Дождь будет...
Никогда в жизни Гюда не бывала такой мокрой. Кажется, она уже не летела, а плыла, как рыба, поперек дождевого течения. Вода не беда, но холод слишком быстро высасывал силы. Как-то там Оскар? На него тоже льет, или это только здесь, возле Эресунна? Не отяжелели бы крылья от воды...
Фонарь держался молодцом, горел и не думал гаснуть, капли блестели в его свете золотым шитьем. Далеко ли его видно в этом дожде? Пальцы немеют. Ничего. Никто никогда не слыхал, чтобы томте не хватило сил для работы. Никто никогда не слыхал, чтобы томте летали над морем на километровой высоте. Если не выдюжу сейчас, все будет напрасно.
Шум дождя. Гудение крови в ушах. Крупные капли глухо стукают по отсыревшей куртке. Когда винт перестанет вертеться, просто кану на дно морское, и все. А если Оскар решил, что лучше быть под арестом, но живым, и поехал поездом и пароходом? Нет, от него не дождешься, он не оставит там свою машину, только не он... Не терять высоту, держаться, держаться... Винт набрал обороты, а сердце стало пропускать удары. Один, еще один и два. В нем что-то сломалось, заедает клапан.
...Нет, не дождь шумит о воду. Это лучший в мире звук - мотор "Фортуны", и он приближается с севера. Все-таки отклонился, и порядочно, но теперь это неважно, теперь все будет хорошо. Если известно, сколько
Оскар Дальгрен повел плечами, унимая озноб, и протер пальцем очки, но белый огонек впереди не исчез. И дождь как будто пошел на убыль.
– Так ты теперь женатый человек?!
– Да. Уже, эм-м, шестнадцать часов.
– Но ты же говорил...
– Знаю, что я говорил. Но я понял, что не могу иначе. Не могу ее потерять. Когда я увидел ее, а она увидела меня, она от радости заплакала, и я это понял. Нет, не то, что мне ее стало жалко, совсем не то! Не умею сказать, я не поэт... ну, смейтесь, смейтесь!
Действительно, все в зале улыбались. Инженеры, мастера и рабочие спрашивали друг у друга, как это лейтенант Дальгрен летал ночью в Данию и там женился, и, путешествуя от одного края стола к другому, история воздушного сватовства делалась все интереснее. Альрик и Густаф будто вдруг попали из сумрака на освещенную сцену, где радостно завершилась одна из веселых шекспировских пьес и любви зрителей хватает с избытком даже на друзей героя. Запах кофе и булочек с корицей был праздничным, как запах сочельника.
Гюда не сидела, а лежала на потолочной балке, задрав пятки вверх и свесив голову, чтобы наблюдать за людьми. Тело ее ныло, обе руки болели от плеч до ладоней, как будто она всю ночь кидала вилами навоз. Альдис до рассвета согревала маму одеялами и малыми заклятьями, делала сладкий грог из кофе, сахара и водки, украденной у сторожа, а потом просто таскала ей сахар. Силы понемногу возвращались. Как говаривала матушка Гюды, знал бы томте, что такое "отдыхать", унес бы весь амбар... Но будь она еще в десять раз слабее, этот разговор за завтраком она пропустить не могла.
– ...А дождь когда тебя накрыл?
– Примерно на полпути обратно. Я был над Каттегатом. Смею сказать, когда стемнело, пережил неприятные минуты.
– Ты ориентировался по компасу?
– спросил Густаф.
– Сперва по компасу, а потом... потом случилось нечто странное. В этой части вы мне не поверите, особенно Альрик с его скептическим умом. Но я должен вам это рассказать.
– Ну, не надо делать из меня Фаландера. Я весь внимание.
– На последнем часу полета я, сознаюсь, начал терять присутствие духа. Я ничего не видел в этой водяной каше. Давно пора бы уже быть Зеландии, или нашему берегу к северу отсюда, если бы я сбился с курса - но никаких огней, море и дождь!
– Говорил я тебе.
– Говорил, и будь уверен, я вспомнил тебя тихим словом, полным признательности! И вот тут, господа, я заметил впереди свет. Именно впереди, прямо по курсу, может быть, чуть к югу. И почти на той же высоте, на какой был я сам.
– Это был маяк, - сказал Густаф.
– А насчет высоты тебе померещилось, я знаю, как это бывает, когда долго летишь ночью. Теряешь горизонт.
– Слушайте дальше! Я взял курс на него - решил, что хуже точно не будет, что бы это ни было. Но он не приближался. Он двигался впереди, как блуждающий огонек на болоте.