Хаидэ
Шрифт:
Сузились в прыжке, складываясь в одно, задние лапы, распахнулись передние, чертя горячий воздух когтями. Летя, взвизгивая до сладкой боли в мохнатом животе, она видела перед собой вдруг поплывшее лицо мужчины, и острое понимание — смерть пришла к нему, свело судорогой задние лапы. Но они уже не были нужны, она летела.
И вдруг шелковые бедра стиснули жесткие колени всадника. Перед самым лицом, за мгновение до удара, он дернул назад оседланную смерть, летящую в упоении неизбежного. Взвыв, кошка замолотила передними лапами и поддаваемая рукой демона Иму, мешком свалилась к его ногам. Вскочила, рыча.
Белый
Нажимая коленом, Всадник отвел свою тварь, заставляя ее покружить вокруг великана, в надежде, что связанная княгиня, наряженная рабыней-служанкой, увидит, наконец, смерть своей последней надежды. И может быть, когда кровь хлынет из горла демона, его единственный глаз прояснится, и он закричит, разрывая ее защиту, воплем сердца выгрызет в ее душе дыру, в которую Всадник войдет, отпустив ненужную безмозглую тварь. Пусть умирает рядом со своим вожделенным героем…
Но ее унесли, перехватывая обнаженное тело. И Всадник отложил смерть демона еще ненадолго.
Кошка снова прыгнула, подстегиваемая ударом коленей в бока. Тяжкий удар черного кулака встретил лобастую голову, сшибая ее, как цветок чертополоха, поникающий на тонкой шейке стебля. Падая, Онторо взвизгнула, мутнеющими глазами водя по столбам ног, уткнулась носом в камень, неровно вдыхая запахи пота, пыли и слабой травы, проросшей из трещин и раздавленной твердыми пятками. Задние лапы ее подергивались, расплывалось под животом мокрое, остро воняющее пятно. А свернутая набок голова лежала неподвижно, ничего не чувствуя ниже сломанного шейного позвонка. Дернулось ухо, ловя спокойный удаляющийся смех и легкие шаги. Белый Всадник, бросив ее, бежал по воздуху, уверенно ступая невидимыми босыми ногами, летел вперед, не обращая внимания на то, что она умирает. И впереди, там куда он стремился, возносясь, как дух воздуха и падая призрачным мотыльком, чтоб оттолкнуться и подняться снова, — там навстречу ему поднималось витое тулово большого питона, что внезапно проснулся и зашевелился, лениво расплетая петли.
«Я-а-а-а…»
Кошачья глотка хрипела, в кошачьей умирающей голове не было мыслей, только маленьким краешком, подталкиваемая близкой смертью, засветилась слабенькая, человеческая, которой позволено было прийти лишь потому, что смерть вот она, уже не отменится.
«Я… не зверь. Онторо. Жен-щи-на. Че-ло-век-к-к-ххх».
«Да?» Всадник смеялся, запрокидывая красивое лицо к темному
Зрители кричали, хлопали и качая головами, доставали кошельки. Звенели монеты, переходя из одной ладони в другую. Кто-то жадно пил вино, кто-то хватал с подноса фрукты и, разбрасывая, рычал, требуя сырого мяса. А рядом истерически смеялись женщины. Люди вставали, чествуя демона, тянули шеи, разглядывая, как тот, поднимая ногу, готовится добить умирающую пятнистую тварь, что все еще дергалась, скользя лапой по плитам. И никто не видел, как над квадратной клеткой зависло, собираясь клубком, размытое белесое пятно.
Онторо застыла, утишая судороги зверя. Нельзя кошкой. Нельзя сейчас кошкой. Кошка умрет через пару мгновений, когда хохочущий великан опустит на ее спину тяжелую ногу.
Не по меркам времени пира, а по совершенно другим, в испуганной голове летели, отщелкивая себя, воспоминания и, падая, отскакивали, уносясь прочь.
Человек. Она человек.
Каморка под проломом и Матара, послушно поднимающая черные руки, смазанные бледной мазью.
Нуба в мороке своей темницы и ее ложь, чтоб приблизить его к себе.
Жрец учитель, его ласки, полные сладких страданий.
Рабыни, которых она отдавала сурово наказывать за мелкие провинности.
Жажда стать вечной, долгоживущей. И уверенность — все можно отдать, все человеческое.
Отдала его целиком… И что поможет ей сейчас?
Она уже не звала Белого Всадника. Жизнь уходила через дыхание и, может быть, кошка умрет раньше, чем опустится нога победителя.
Выдох свернулся дымным колечком и вдруг показал единственному ее глазу, а второй был закрыт, и прижат к плитам, — маленькую хижину, полную мух и зноя. Мать жаркая и большая. Но Онторо не отодвигается, потому что пока она с ней, пока лежит, засыпая, глядя в плетеную стенку, по которой ползет рыженький муравей, знает — ничего не случится.
Тяжкая нога ударила в спину и шею, метнулись вверх лапы, как у тряпочной игрушки. И с кровью, потекшей из раскрытого рта, Онторо покинула умирающего зверя.
«Сумела»… Белый Всадник уже протягивал к ней прозрачные руки и, не останавливая дымного движения, развернулся, узкой невидимой стрелой скользнул в клетку, в глаз, в голову, ленивую и бессмысленную. Прижимая к себе Онторо, ставшую маленькой, как лепесток, случайно прилипший к одежде путника, что идет через мокрый от росы луг, распластался под плоским сводом черепа.
«Теперь не мешай. Смотри, как делают это вечноживущие»…
— Пусть бьется с удавом!
— Канария! Чортова баба, давай змею!
— Иэххх! Ставлю!
— Задавит!
Мужчины орали, стучали кулаками по скамьям. И разнузданная жажда крови и смерти, собираясь черными и багровыми клубками, крутилась над потными взъерошенными головами. Никто не видел их. Только старый флейтист, поднимая голову, вдруг отвел от напряженных губ лесенку трубочек и ахнул, сжимая флейту. Но под злым взглядом старшего прижал к трясущимся губам и послушно задудел, не слыша себя.