Хаидэ
Шрифт:
Питон покачивался, задевая плоской головой низкий потолок из переплетенных прутьев. Неслышно шурша, текли по соломе тугие петли, бугрясь мускулами. Черные зрачки стояли неподвижно в широких желто-зеленых глазах.
Канария, опьяненная криками, смеялась, прижимая к груди руки. Из горсти свисало драгоценное ожерелье, кололо пальцы уголками пряжек. Кланяясь в стороны, как человек только что исполнивший вечное — песнь или музыку, принимала восхищенные взгляды. И упивалась испугом в глазах женщин, что отступили, утомясь радоваться смертям. Сойдя со своего места, пошла вдоль решеток, махая
Глаза хозяйки скользили по восторженным лицам тех, кого она совратила ударами смерти. Все более сильными. И вдруг остановились, столкнувшись с глазами змеи, уже совсем рядом. Свет падал наискось, отсекая часть светлой морды, и из полумрака сверкали болотной зеленью живые огни. Раскрылась освещенная пасть, забелели тонкие острые клыки, загнутые внутрь.
— Да? — сказала Канария в прыгающий горячий воздух, остановилась, прислушиваясь к чему-то посреди шума.
Кивнула, сжимая кулаки. И с досадой посмотрев на мешающее ожерелье, подозвала Алкиною, что так и стояла в проеме, прислонившись к каменной стенке.
— Я велела тебе идти спать! Непослушная девчонка!
— Я спала! А все кричат. Громко.
— Хорошо. Вот, возьми, пусть Галата проводит тебя в мои покои, положи ожерелье в шкатулку и заприте двери. Ключ Галата принесет мне. А ты — спать!
Алкиноя протянула руку и приняла тяжелую низку. Темные глаза загорелись. Оглянулась на толстую строгую Галату, и, прижимая украшение к груди, ревниво сказала:
— Я сама понесу.
— Иди, — Канария не слушала ее, снова поворачиваясь к змеиной клетке.
— Да? — снова прошептала, глядя в равнодушные, как зеленый лед с трещиной, глаза.
Медленно подходя, как человек, что на ходу слушает собеседника, встала у клетки и подняла пустые руки.
— Слушайте меня, уважаемые гости! Пока мы с вами мирно пировали…
Подождала, пока шум утихнет и снова крикнула, глубоким голосом человека, привыкшего отдавать приказы и втолковывать свои желания:
— Мы пировали. И веселились, как подобает хорошим горожанам.
— Да! — закричали слушатели, протягивая руки к кувшинам.
— А в это время подлая воровка, дикарка из дальних степей, пробралась в мой дом, чтоб поживиться. Она чуть не убила двух моих рабов! Ранила кинжалом храброго Гетея! Разве это хорошо?
— Стерва!!! — заорал пьяный высокий мужчина, указывая на Канарию кубком. И осекся, когда к нему повернулись.
— Дикарка, дикарка — стерва, я говорю! — махнул рукой, обводя кубком полукруг.
— Да, Канария, наша добрая хозяйка, покажи нам ее!
— Дай посмотреть! Может, она будет грызть кости?
— Или сожрет дохлую кошку?
Канария обвела гостей торжествующим взглядом, выпятила тяжелый подбородок.
— Я думаю, будет забавно, если мой питон сначала сразится с воровкой. А уж потом сойдется в бою с демоном.
Гости зашумели, непонятно, соглашаясь или недоумевая. Но Канария кивнула, будто отвечая на их желание.
— Вы правы. Так и сделаем! Гетей! Стража! Ведите сюда преступницу.
Мужчины и женщины, освежившись вином и фруктами, рассаживались по местам, поправляя подушки, подзывали рабов с опахалами, и, отдуваясь, махали подолами над разведенными коленями. Ночной зной, налегая на крыши и квадрат неба над перистилем, смотрел на человеческую суету, давя на головы и сердца тяжелым равнодушным взглядом. И уставшие, но донельзя возбужденные гости волновались, вытирая
Величественно выпрямившись, Канария смотрела на женщину, что вели к ней, на размазанную по лицу красную помаду и поплывший синей и черной краской глаз.
— Так это ты? Как добры ко мне боги Олимпа! Ведите ее в загородку! И несите клетку.
Она снова повернулась к Хаидэ и прошипела, усмехаясь:
— Тебе не придется получать свои пять плетей на конюшне. Не доживешь до утра.
Загремел засов. И Хаидэ упала на каменный пол, больно стукнувшись локтем и бедром. Вскочила, оглядываясь. За продольными прутьями краснели залитые мигающим светом лица, дергались и качались, разевая черные дырки ртов. Сбоку закрывалась узкая калитка, куда подталкивая, вывели с арены тяжело ступающего Нубу. Он ушел, не посмотрев на нее. И второй засов громыхнул, задвигаясь в массивных петлях. А посреди решетчатой стены открылся квадратный лаз. Замерли по бокам придвинутой клетки напряженные фигуры рабов.
— Нуба, — прошептала Хаидэ. Сумеречная пустота лаза молчала, еле заметно мелькая белесым и черным. Что-то двигалось там, внутри, яснея, подбиралось ближе к выходу на пустую площадку.
Не отрывая глаз от медленного шевеления, женщина нащупала босой ногой кинутую повязку и, быстро нагнувшись, схватила полосу ткани, выпрямилась, наматывая края на кулаки. Хватит звать и метаться мыслями из стороны в сторону. Она одна. Снова. И нужно принять бой.
— Глянь-ка! — в случайно наступившей тишине между приступами смеха и говора удивился громкий хмельной голос, — скромница какая. Хочет скрыть от нас свои бедра.
Загоготали мужчины и захихикали женщины. И смолкли по-настоящему, увидев быстро текущую черную тень, что выбиралась из лаза, сворачиваясь толстыми кольцами.
Хаидэ пригнулась, сужая глаза и натягивая в руках тряпку. Вдруг безнадежность ударила ее, ледяной водой обрушиваясь на затылок и не оставляя тепла ни на одном участке кожи.
Я не смогу. Ни за что. Оно огромно…
И ей пришлось мгновенно напрячься, выгрняя из головы все. Пусть будет пуста, но без страха.
Теренций, с уставшей спиной и ноющими плечами, тускло посмотрев на смутно видимую через прутья обнаженную женскую фигуру, поднялся, покачиваясь. Пошел вдоль скамьи, наступая на ноги мужчинам, опираясь на чужие плечи и похлопывая, с рассеянной улыбкой. Тяжело сойдя по маленькой лесенке, махнул рукой Мератос, что сидела с женского края, открыв рот и вытягивая шею.
— Поди к этой, что в красном с синей каймой. Скажи, господин отправился спать и ждет ее, — сказал подбежавшей рабыне.
Та поклонилась и побежала к скамьям, пугливо кося глаза на прутья клетки.
Теренций пошел за угол дома, тяжело ступая, держался рукой за поясницу и клял Канарию. Вот уж правда, чортова баба. Ненасытна в грубых страстях. Странно думать, ведь он сам был таким когда-то. Когда в его дом привезли степнячку. Да, почти такой был. Только кичился тем, что его удовольствия изысканны, как правильно заквашенный гарум, такие же пряные и воняют, как надо. Канария честнее его. Не прикидывается, что это высоко. Жаждет низкого и грубого. И получает это.